И эта русская телега
Под скрип немазаных осей
Доставит в рай еще до снега
Груз этой муки, боли всей.
В руках, тяжелых, как оглобли,
Что к небу тянут напослед,
С таких же мест, таких же лобных,
Кровавый разливая свет.
Несут к судейскому престолу
Свою упрямую мольбу.
Ответа требуют простого
И не винят ни в чем судьбу.
И несмываемым позором
Окрасит царское крыльцо
В национальные узоры
Темнеющая кровь стрельцов.
Попрощаться с сонною Москвою
Женщина выходит на крыльцо.
Бердыши тюремного конвоя
Отражают хмурое лицо.
И широким знаменьем двуперстным
Осеняет шапки и платки.
Впереди — несчитанные версты,
И снега — светлы и глубоки.
Перед ней склоняются иконы,
Люди — перед силой прямоты
Неземной — земные бьют поклоны
И рисуют в воздухе кресты.
С той землей она не будет в мире,
Первая из русских героинь,
Знатная начетчица Псалтыри,
Сторож исторических руин.
Возвышаясь над толпой порабощенной,
Далеко и сказочно видна,
Непрощающей и непрощеной
Покидает торжище она.
Это — веку новому на диво
Показала крепость старина,
Чтобы верил даже юродивый
В то, за что умрет она.
Не любовь, а бешеная ярость
Водит к правде Божию рабу.
Ей гордиться — первой из боярынь
Встретить арестантскую судьбу.
Точно бич, раскольничье распятье
В разъяренных стиснуто руках,
И гремят последние проклятья
С удаляющегося возка.
Так вот и рождаются святые,
Ненавидя жарче, чем любя,
Ледяные волосы сухие
Пальцами сухими теребя.
Мальчишка промахнулся в цель,
Ребячий мяч упал в купель.
Резьба была хитра, тонка.
Нетерпеливая рука
В купель скользнула за мячом,
Но ангел придавил плечом
Ребенка руку. И рука
Попала в ангельский капкан.
И на ребячий плач и крик
Толпа людей сбежалась вмиг.
И каждый мальчика жалел,
Но ссоры с Богом не хотел.
Родная прибежала мать,
Не смея даже зарыдать,
Боясь святыню оскорбить,
Навеки грешницею быть.
Но Данте молча взял топор
И расколол святой узор,
Зажавший в мрамора тиски
Тепло ребяческой руки.
И за поступок этот он
Был в святотатстве обвинен
Решеньем папского суда
Без колебанья и стыда…
И призрак Данте до сих пор
Еще с моих не сходит гор,
Где жизнь — холодный мрамор слов,
Хитро завязанных узлов.
Скоро мне при свете свечки
В полуденной тьме
Греть твои слова у печки.
Иней на письме.
Онемело от мороза
Бедное письмо.
Тают буквы, точат слезы
И зовут домой.
Сотый раз иду на почту
За твоим письмом.
Мне теперь не спится ночью,
Не живется днем.
Верю, верю всем приметам,
Снам и паукам.
Верю лыжам, верю летом
Узким челнокам.
Верю в рев автомобилей,
Бурных дизелей,
В голубей почтовых крылья,
В мачты кораблей.
Верю в трубы пароходов,
Верю в поезда.
Даже в летную погоду
Верю иногда.
Верю я в оленьи нарты,
В путевой компас
У заиндевевшей карты
В безысходный час.
В ямщиков лихих кибиток,
В ездовых собак…
Хладнокровию улиток,
Лени черепах…
Верю щучьему веленью,
Стынущей крови…
Верю своему терпенью
И твоей любви.
вернуться
Стихотворение написано в 1950 году на Колыме, как и «Утро стрелецкой казни», попавшее в сборник «Дорога и судьба».
Кроме северных пейзажей, кроме многоцветного и многоформенного разнообразия камня, серебристых русских рек, багровых болот, внимание автора моей биографии обращается на русскую историю. В русской истории наибольшую твердость, наибольший героизм показали старообрядцы, раскольники. Вот о них-то и написана «Боярыня Морозова», о них-то и написано «Утро стрелецкой казни» и моя маленькая поэма «Аввакум в Пустозерске».
Входит в «Колымские тетради».
вернуться
Стихотворение написано в 1950 году. Входит в мои допотопные, до-тетрадные записи вместе с «Картографом», «Стлаником», «Боярыней Морозовой», «Стрельцами».
Попытка указать на какие-то необходимые для меня исторические и поэтические аналогии.
Описывает истинное происшествие биографии Данте.
вернуться
Написано в 1952 году в Барагоне, близ Оймяконского аэропорта и почтового отделения Том-тор Об этом времени мной написано еще одно большое стихотворение «Почта Том гора» — «парное» стихотворение к «Сотому разу».