Если ж только не умру,
То продрогну на ветру.
Впрочем, что мне горевать
И держаться за кровать.
Если даже шар земной
Будет вовсе ледяной,
Я мороза не боюсь.
Я слезами обольюсь.
Мои слезы — горячи,
У меня глаза — лучи.
У меня в разрезе рта
Затаилась теплота.
Пусть сорвется с языка
Раскаленная тоска.
Пусть она расплавит лед
Всех арктических широт.
Я к любому подойду,
Будто где-нибудь в саду,
Крепко за руку возьму
И скажу в лицо ему:
Я, товарищ, инвалид.
У меня душа болит.
Все, что знал когда-то я,
Те скрижали бытия,
Правду жизни, правду льда
Я запомнил навсегда.
И пойду домой — слепой,
Возвышаясь над толпой.
Палку высуну вперед,
Пробираясь сквозь народ.
Не безумный, не немой,
Я иду к себе домой.
* * *
Пускай за нас расскажут травы,
Расскажут камни и снега,
В чем были правы, в чем не правы
И в чем была права пурга.
Пускай за нас расскажут птицы,
Что нынче, в поисках кормов,
Слетелись около столицы,
Ее старинных теремов.
Пускай же, горбясь и сутулясь,
Ероша перья на спине,
Они летят вдоль наших улиц,
Отлично видимые мне.
Им снег полезней манной каши,
Им лед — блаженство и уют.
Они, как я, из синей чаши
Холодный воздух жадно пьют.
* * *
Ты слишком клейкая, бумага,
И от тебя мне не отстать,
Не сделать в сторону ни шагу,
Не опуститься на кровать.
Ведь страшно ей проснуться белой,
Какой ложилась ввечеру,
И быть от солнца пожелтелой
И выгоревшей на ветру.
Уж лучше б все она стерпела,
Ходя в любых черновиках,
Лишь только б ей не быть без дела
И не остаться в дураках.
И хорошо, что есть чернила,
Чтобы услышанное мной,
Бумага свято сохранила
И увела на свет дневной.
* * *
Ты видишь, подружка,
Что облака стружка
Просыпана на небеса.
А ветра здесь нету,
Чтоб вынести эту
Вихрастую стружку в леса.
Что лайковой ивы
Цветных переливов
Под солнцем сегодня не счесть.
Что листья гак липки,
А ветки так гибки,
Что можно их в косы заплесть.
А елки зубчатых
Зеленых перчаток
Не снимут, не сбросят весной,
И нынче и прежде
Все в зимней одежде
Встречают и холод и зной.
Но время пролиться
Невидимой птицы
Весеннему пенью, и вот
Звенит поднебесье
Знакомою песней, —
И жаворонок поет…
* * *[57]
В воле твоей — остановить
Этот поток запоздалых признаний.
В воле твоей — разорвать эту нить
Наших воспоминаний.
Только тогда разрывай до конца,
Чтобы связавшая крепко вначале,
Если не судьбы, то наши сердца,
Нить, как струна, зазвучала…
* * *
Я о деревьях не пишу,
Я приказал карандашу
Бежать любых пейзажей.
Все, что в глаза бросалось днем,
Я, перед лунным встав огнем,
Замазываю сажей.
А скалы — скалы далеки.
Они не так уж высоки,
Как я когда-то думал.
Но мне по-прежнему близки
Людские приступы тоски,
Ее ночные шумы.
После ливня
Вдруг ослепляет солнца свет,
И изменяют разом цвет
Поля,
И жарко дышит синевой,
И к небу тянется травой
Земля.
вернуться
57
Это стихотворение, написанное в 1956 году в Калининской области, — предмет моего детского тщеславия. Мне казалось, что я достиг совершенства в лаконизме, новизне, остроте лирической темы, поставил и решил вопросы происхождения искусства. В своем детском тщеславии я полагал, что эти восемь строк — оптимальный, по мнению Пастернака, размер для русского лирического стихотворения — не уступают пушкинскому «Я вас любил». Стихотворение было опубликовано журналом «Юность» и осталось вовсе незамеченным.