— А что такое «баба»?
— Во дворе монгольский воин предлагает купить у него двух баб. Покупай!
— Сколько он хочет?
— Сейчас их приведу.
Глеб вышел во двор и вернулся вместе со старым монголом, который толкал в горницу двух упиравшихся женщин. Одна, высокая, дородная, в синем сарафане, войдя, поискала глазами и трижды помолилась на тот угол, где остались киоты от содранных образов. Сложив руки под пышной грудью, она пристальным взглядом уставилась на Субудай-багатура, который сидел возле скамейки на полу, на конском потнике. К бабе тесно прижалась девушка с русой косой и испуганными глазами, в рваном дубленом полушубке, из-под которого виднелся подол красного сарафана.
— Вот тебе две отборные бабенки, — сказал по-татарски князь Глеб. — Старшая — опытная повариха, а эта — садовый цветочек, макова головка.
Субудай обвел женщин беглым взглядом и отвернулся.
— Станьте на колени! — сказал князь Глеб. — Это большой хан. Отныне вы будете его ясырками.[9]
— Большой, да не набольший! — ответила женщина. — На колени зачем становиться? Пол-от грязный, гляди, как ироды натоптали!
— Поклонись, говорю, твоему хозяину!
— Мой хозяин, поди, лет десять как помер. Ну, Вешнянка, давай, что ли, поклонимся.
Низко склонившись, они коснулись пальцами пола.
Субудай пристальным взглядом уставился на женщин, и глаз его зажмурился. Он покосился на князя Глеба, присевшего на дубовой скамье, поднялся и, положив потник на скамью, взобрался на нее, подобрав под себя ногу.
— Как зовут? — спросил он у Глеба. Тот перевел вопрос.
— Опалёнихой величают, а это Вешнянка.
— Дочь?
— Нет, сирота соседская. Я ее пестую.
— Почему тебя так зовут? — продолжал спрашивать Субудай.
— Моего мужа спалили на костре.
— Кто? Мои татары?
— Куда там! Наши воры — разбойники новгородские. С тех пор я стала Опалёниха, а это — Вешнянка, весной родилась и сама как весна красная.
— Трудные урусутские имена — не запомнишь! — сказал Субудай. — Работать для меня будете или позвать других?
— Всю жизнь на кого-нибудь работала. Такова уж наша бабья доля!
— Пусть они мне испекут и блины, и ржаные лепешки, и каравай.
— Был бы житный квас да мука, тогда все будет.
— Вам старый Саклаб все достанет, — вмешался князь Глеб. — Он, поди, не забыл говорить по-русски.
Обе женщины живо обернулись к старому слуге Субудая, стоявшему у двери:
— Ты наш, рязанский? Ясырь?
— Сорок лет мучаюсь в плену. Нога с цепью срослась. И с вами то же будет: как надели петлю, так до смерти и не вырваться… — Старик тяжело вздохнул. — Вот вам мука, а вот квас…[10] — И он придвинул к печи мешок и глиняную бутыль. На ногах звякнула железная цепь.
— Батюшки-светы! — воскликнула Опалёниха, всплеснув руками. — И ты сорок лет таскаешь на ногах железо! — Опалёниха погрозила пальцем невозмутимо наблюдавшему за ней Субудаю.
— Ладно, поговорим потом… Сейчас натаскаю дров, — сказал старик.
— Ну, Вешнянка, война войной, а тесто ставить надо!
Опалёниха вздохнула и направилась к печи, но ее удержал монгол, натянув ремень, наброшенный ей на шею. Она остановилась, посматривая на Субудая. Тот обратился к монголу:
— Откуда достал этих женщин?
— Я был в сотне, которую послали обойти город. Мы ехали через лес, там бежали люди, много женщин. Одних мы зарубили, других погнали назад в наш лагерь.
— Так!
— Этих двух я сам поймал и притащил на аркане.
— Так!
— Я хочу их продать.
— Так!
— У меня очень старые, рваные сапоги. Ноги мерзнут…
— Так!
— На урусутах я не видел кожаных сапог, они ходят в лаптях из липовой коры.
— Так!
— Я хочу обменять этих женщин на пару новых сапог.
— Значит, ты хочешь, чтобы я снял свои сапоги и отдал тебе? Ты хочешь ободрать своего начальника? Ты знаешь, что тебе сейчас за это будет?
Старый монгол с клочками седых волос на подбородке смотрел испуганными глазами, раскрыв рот:
— Я этого не хотел, великий хан! Прими от меня этих женщин в дар. Пусть хранит тебя вечное синее небо!
Монгол отвязал ремень и, пятясь, вышел из избы.
Глава седьмая
«МЫ И СКОТИНУ МИЛУЕМ»
К крыльцу избы, где помещался Субудай-багатур, был привязан его саврасый жеребец. Перед ним лежал ворох сена и соломы.
Бату-хан потребовал к себе старого полководца. Субудай вышел, нукер подвел ему коня. «Неудобно хану идти пешком, касаться ногой земли». Субудай верхом пересек улицу. Навстречу бежала толпа нукеров. Все кричали, толкались, стараясь подойти к монголу в заиндевевшем малахае, сидевшему на запорошенном снегом коне. Он держал на поводу другого коня. Поперек седла был привязан человек. Сознание оставило его. Лицо, побелевшее от мороза, казалось мертвым.