Выбрать главу
Жил некогда король, прослывший мудрецом. Был он для подданных своих родным отцом И добрым гением страны своей обширной. Так сказано о нем в Истории Всемирной, Но там не сказано, что мудрый сей король,    Средневековый Марк Аврелий, Воспетый тучею придворных менестрелей, Тем завершил свою блистательную роль, Что голову сложил… на плахе, – не хитро ль? – Весной, под сладкий гул от соловьиных трелей. В предсмертный миг, с гримасой тошноты, Он молвил палачу: «Вот истина из истин: Проклятье соловьям! Их свист мне ненавистен    Гораздо более, чем ты!»
Что приключилося с державным властелином? С чего на соловьев такой явил он гнев? Король… Давно ли он, от неги опьянев, Помешан был на пенье соловьином? Изнеженный тиран, развратный самодур,    С народа дравший десять шкур, Чтоб уподобить свой блестящий двор Афинам, Томимый ревностью к тиранам Сиракуз, Философ царственный и покровитель муз, Для государственных потребуй жизни личной Избрал он соловья эмблемой символичной. «Король и соловей» – священные слова. Был «соловьиный храм», где всей страны глава Из дохлых соловьев святые делал мощи. Был «Орден Соловья», и «Высшие Права»: На Соловьиные кататься острова    И в соловьиные прогуливаться рощи!    И вдруг, примерно в октябре, В каком году, не помню точно, – Со всею челядью, жиревшей при дворе,    Заголосил король истошно. Но обреченного молитвы не спасут! «Отца отечества» настиг народный суд, Свой правый приговор постановивший срочно: «Ты смерти заслужил и ты умрешь, король, Великодушием обласканный народным. В тюрьме ты будешь жить и смерти ждать дотоль, Пока придет весна на смену дням холодным И в рощах, средь олив и розовых ветвей,    Защелкает… священный соловей!»       О, время! Сколь ты быстротечно! Король в тюрьме считал отмеченные дни, Мечтая, чтоб зима тянулась бесконечно, И за тюремною стеною вечно, вечно    Вороны каркали одни! Пусть сырость зимняя, пусть рядом шип змеиный, Но только б не весна, не рокот соловьиный! Пр-роклятье соловьям! Как мог он их любить?! О, если б вновь себе вернул он власть былую, Декретом первым же он эту птицу злую Велел бы начисто, повсюду, истребить! И острова все срыть! И рощи все срубить! И «соловьиный храм» – сжечь, сжечь до основанья,       Чтоб не осталось и названья! И завещание оставить сыновьям:    «Проклятье соловьям!!»
Вот то-то и оно! Любого взять буржуя – При песенке моей рабоче-боевой   Не то что петухом, хоть соловьем запой! – Он скажет, смерть свою в моих призывах чуя: «Да это ж… волчий вой!» Рабочие, крестьянские поэты,    Певцы заводов и полей! Пусть кисло морщатся буржуи… и эстеты: Для люда бедного вы всех певцов милей, И ваша красота и сила только в этом.    Живите ленинским заветом!!

Тяга*

Нагляделся я на большие собрания: В глазах пестрит от электрического сияния, Народу в зале – не счесть, Давка – ни стать, ни сесть. На эстраде – президиум солидный, Ораторствует большевик видный, Стенографистки его речь изувечивают, Фотографы его лик увековечивают, Журналисты ловят «интересные моменты», Гремят аплодисменты, Под конец орут пять тысяч человек: – Да здравствует наш вождь Имя-Рек1
Мне с Имя-Реками не равняться, Мне бы где-либо послоняться: У поросшего лопухом забора Подслушать обрывок разговора, Полюбоваться у остановки трамвайной Перебранкой случайной, Уловить на улице меткое словцо, Заглядеться на иное лицо, Обшарить любопытным взглядом «Пивную с садом», Где сад – чахоточное деревцо С выгребной ямой рядом, Где аромат – первый сорт, Хоть топор вешай. «М-м-мань-ня… ч-черт-р-р-т!» «Не цапайся, леш-шай!..» У пивного древа Адам и Ева, – Какой ни на есть, а рай! Не разбирай. Без обману. Соответственно карману. А карманы-то бывают разные: Пролетарские и буржуазные.