— Ты чего… Что надо? Куда прилез?
Силантий стучал зубами, брызгался слюной и от гнева задыхался, будто в гору бежал:
— Уйди! Уйди от греха!
— Но, но, потише! — сказал Никешка, снимая со своих плеч руки Силантия. — Не воровать пришел к тебе… А постоять у ворот с товарищем не запретишь.
Силантий затрясся от злости.
— Волк тамбовский тебе товарищ! Почем я знаю, зачем ты пришел. Может, поджечь меня по злости хочешь?.. Коммунщик чертов! — И, повернувшись к Кучеренку, сказал: — Иди-ка, милый… Поужинаем да спать. Вставать завтра рано.
Когда они уходили, Никешка крикнул вдогонку: Заходи, Кучеренок, поболтать… Дело к тебе есть…
Но вряд ли услыхал Кучеренок приглашение Никешки.
Такая же неудача постигла и других коммунщиков. И только одному Кузе повезло. Возвращаясь обратно, он встретил на дороге человека, который, поравнявшись с Кузей, остановил его и, сняв шапку, спросил вежливо:
— А будьте добры, товарищек…
— Ну? — остановился Кузя.
— Будьте добры сказать, как тут пройти до Прокофия Микулина.
— До кулака Прокофия? — переспросил Кузя и, оглядев с ног до головы незнакомца, кашлянул: — А ты кто ж такой будешь? Родственник или как?
Незнакомец кивнул головой:
— Вроде бедного родственника. В батраки приглашен…
— А-а! — протянул Кузя и, подумав немного, сказал: — С чего ж ты это вдруг надумал?
— В батраки-то? Да как сказать?.. Спортом решил заниматься. Очень уж меня тянет к физкультуре, когда в брюхе кишка за кишкой гоняется.
Кузя добродушно рассмеялся:
— Вострун, оказывается. Вот бы вам с Никешкой вместе…
Кузя почесал затылок и сказал:
— Не знаю, как тебя звать-то…
— Семеном Петровичем…
— Ишь ты, — удивился Кузя, — Семеном, да еще Петровичем. Длинный какой. Так вот, Семен, парень ты, видать, оборотистый, а нам таких подавай только… Ну, так… Как бы тебе это сказать… Однисловом, шагай за мной. Там тебе расскажут, что надо… я и сам бы рассказал, да язык-то у меня не тово… Не приспособлен к разговору… Больше насчет еды он у меня действует…
— С тобой итти? — нерешительно произнес Семен. — А кто тебя знает, какой ты есть человек. Может, ограбить думаешь дорогой. Может, последнюю блоху у меня сопрешь?
— Шутник, — засмеялся Кузя, — так пошли, что ли?
— Что ж с тобой делать? Итти так итти, как говорил один помещик, удирая в октябре из России.
Коммунщики сидели в бараке, хмуро переговариваясь о неудаче.
— Поймал я одного, — рассказывал Юся Каменный, — поговорил, конечно. Так и так, дескать, не хочешь ли с нами работать…
— Ну?
— Э, — махнул Юся рукой, — рази мало дураков среди нашего брата? Я ему одно — он мне другое. Сколь, грит, платите. Я ему: дескать, весь мир можешь забирать. А он грит: три рубля положите в месяц, — пойду, а так не согласен.
— Вот дубина!
— А я тут одного улещал, так тот еще дурнее оказался, — сказал Сережка, — у вас, грит, пока-то что будет, а тут два целковых в месяц будто из банка получаю.
— Глупый у нас еще народ!
— Верно! — усмехнулся Федоров. — А только за примером ходить недалеко.
Коммунщики вспомнили недавнюю ссору и замолчали. Никешка полез в карман за табаком и, виновато улыбаясь, сказал:
— На свете всего бывает… Конь о четырех ногах, да и то спотыкается, а несознательному на двух и оченно даже трудно.
— Кузя, главное, шумел… А мы что?
В это время распахнулась дверь и через порог шагнул Кузя, а следом за ним вошел Семен.
— Вот он! Легок на помине!
— Смотри, никак привел кого-то!
Кузя бросил шапку на топчан:
— Пятницу притащил!.. Знакомьтесь!
Семен снял с плеч мешок, положил его у порога и сдернул с головы приплюснутый картуз. Черные вьющиеся волоса упали на широкий лоб, под которым светились внимательные, немного насмешливые глаза.
— Добренького здоровья, товарищи!
— Здравствуй!
— Поставь мешок-то к столу. У порога мокро. Вымочишь еще что!
— Это верно! — подхватил мешок Семен. — Золото мокроты не любит. Плесневеет очень.
— Ишь ты, богатый, стало быть?
— Отцовское добро таскаю. Тысяча и сто тридцать семь блох, пуговица да вязальный крючок, полтора гвоздя да щетина порося.
— Разговорчивый какой!
— Не бойся, дядя, это не заразная болезнь!.. А между прочим, кто же вы будете? Народу много, а на столе ничего не вижу. Цыгана, что ли, похоронили?
Сережка подтолкнул Никешку в бок:
— Ну-ка, тяпни поострее! Пусть наших знает!
Никешка подумал и сказал: