Под этим письмом расписались все ребята.
Вскоре артель увеличилась еще на несколько семей, а в октябре вступил сам председатель сельского совета Кандыбин. С этого времени начались разные события, которые привели в движение всю деревню.
Кандыбин с первых же дней, как только вступил в артель, поднял разговор о земле. Он предложил вызвать землемера и произвести передел с таким расчетом, чтобы собрать разбросанную в разных местах землю коммунщиков в один кусок.
— Землю надо под бок подтащить! Иначе — мученье одно. Мой надел на том конце, Федосьи на другом, тальники тут, федоровская земля здесь. На что это похоже?
Но собрать все куски воедино не так-то уж и легко было. С тальниками и федоровским наделом соприкасались наделы кулака Силантьева и двух середняков: Астафьева и Курмышева. Надо было уговорить их произвести обмен, но с первых же слов по этому поводу коммунщики натолкнулись на сопротивление. Особенно протестовал Силантьев:
— Нет моего согласия! Не допущу этого!
И, размахивая нелепо руками, брызгал слюной:
— Какая ваша земля?! Тоска одна, а тут навозу одного сколько ввалено. Десять годов ухаживаю за землицей. Как за оком своим слежу. Потом удобрил землицу!
— Чужим-то потом нехитро удобрять! — усмехнулся Тарасов.
Силантий топал ногами и визжал, точно свинья на бойне:
— Глотку порву за свою землю… Убейте сначала… Се равно не отдам подобру.
Отказались произвести обмен и Курмашев с Астафьевым.
— Ежели такой закон есть — делайте, а так несогласны.
— Да ведь вам же ближе будет к земле!
— Это нам безразлично. Привезете бумагу — валяйте. И опять же надо принять во внимание: засеяна земля.
— А наша что ж? Под паром, что ли, ходит? Обсемененную предлагаем.
— Может, на вашей ничего не взойдет.
— И на вашей может не взойти… А может и так случиться, что наша земля еще больший даст урожай.
Федоров вертел у мужиков на армяках пуговицы и говорил:
— Слова-то какие?! Мое — твое — наше! А к чему все это? Вона сколь у нас добра всякого! И коровы, и птицы, и другая животность. А мы, пожалуйста, пусть все это ваше будет. Переходили бы заодно работать.
— Поживем — увидим! — уклончиво ответил Курмашев. — А только без бумаги нет нашего согласия.
После бесплодных переговоров Кандыбин уехал в город за землемером.
Тем временем коммунщики убирали поля и перепахивали их вновь. После уборки хлеба начали строить жилое помещение. Пользуясь теплыми днями, коммунщики возили лес и клали венцы небольшого амбара, в котором должны были зимовать человек десять мужиков. Остальные решили провести эту зиму в старых избах. Одновременно с постройкой амбара начали расширять птичник и крольчатник. Много времени было затрачено на отепление сарая, в котором временно помещался скот.
Большие заботы были теперь у коммунщиков, — как заготовить удобрения.
За бараками вырыли огромную яму для компоста. Сюда сваливались сгнившая ботва, рыбья кость, чешуя и внутренности, сюда же сваливали навоз, птичий помет, остатки обеда, человеческие испражнения, подохшую птицу, прихлопнутых капканами крыс, а также весь мусор, который накапливался в бараке. Сюда же валили гнилое сено и солому, а все это каждый день поливали мочой животных.
Затея с компостом принадлежала Семену. Он каждый день приходил смотреть, как наполняется яма, и непременно тащил сюда какую-нибудь пакость. Он следил за тем, чтобы помои выливались в компостную яму, и искренне огорчался, когда видел Мишкину мать, выливающую помои куда попало.
— Ах, тетка! — с сокрушеньем качал головой Семен. — Золото выбрасываешь.
— Тьфу тебе! — отплевывалась Мишкина мать. — К твоей яме подойти нельзя — такая зараза. Надо тебе — так сам выноси помои.
— И вынесу! Ты только покличь меня, когда ведро будет полным!
Тем, кто интересовался вонючей ямой, Семен с охотой разъяснял:
— Золото — такие ямы! Весной поболтаем, помешаем, да и на огороды. А за урожай ручаюсь. В наших местах, поди, в жизнь таких урожаев не снимали, какие мы соберем.