— Похлопочем, ежели права на нашей стороне. Главное надо узнать: можно ли?
— По-моему, можно! — сказал докладчик.
Этот разговор быстро разнесся по всей деревне. Кулаки всполошились.
— Вона куда гнут! На землю нашу метят. На чужой карман зарятся.
— Вот она коммуния чертова! Мое — мое и твое — мое. Каки-таки хозяева нашлись?
— Коли надо землю — пущай болото осушают.
Встревоженные кулаки начали теперь шмыгать из одной избы в другую и нашептывать всякую всячину.
— У нас землю отберут — за вашу возьмутся.
— По клетям, говорят, пойдут скоро.
— Гнать их надо. Откуда такие взялись? Сотни лет жили в спокое, а тут на тебе. Коммуния какая!
Деревня заволновалась, зашевелилась, загудела, словно встревоженный улей. У Силантьева по вечерам начались собрания.
— Чего ж это, братцы? Как же получается-то? — кричал Силантьев. — Грабеж, стало быть!
Некоторые кулаки помалкивали, а Прокофий советовал плюнуть на все и махнуть рукой.
— Ну, урежут немного! Подумаешь, какая беда! Так и так без батраков не управиться с землей!
— Все равно разлетятся скоро, — предсказывал Прокофий.
— А ежели не разлетятся?
— Разлетятся!
— Тьфу! — горячился Силантьев. — А не разлетятся, так нас по ветру пустят. С батраками, вона, как стало, слова не скажи. Чуть что — так он в крик: расчет, орет, давай. В артель, орет, уйду. Дай-ка им за землю уцепиться — проглотят. Тебе-то что, а меня уже выпирают. С чернозема выпирают. Потому округлять вздумали, ежа им в брюхо.
— Разлетятся! — твердил Прокофий.
— С чего ж им разлететься? — и Силантьев дергал яростно бороду. — Кабы знал, что так получится, по сотне не пожалел бы за проклятущих зайцев. Все думал, пустяки. А они вона какое хайло теперь имеют.
— Петушка бы красного им пустить. На племя! — хихикал Миронов. — Небось погрелись бы, погрелись вокруг угольков, да и разошлись бы каждый в свою сторону.
Скоро и другая беда свалилась на кулачье. Из города пришла бумага. РИК предлагал сельсовету распустить кулацкую птицеводную артель, паевой капитал вернуть пайщикам, а все остальное передать артели той же деревни.
Нежданно-негаданно, к великой радости коммунщиков, их гусиное стадо увеличилось сразу на триста семьдесят семь штук.
В ту же ночь загорелась изба Федорова. Отстоять избу от огня удалось с величайшим трудом. А через день возвращающегося из города Кандыбина обстреляли в овражке.
Федоров рассвирепел:
— Разорять хотят? Перестрелять, как собак, хотят? Ну, ну!
С глазами, налитыми кровью, он шагнул вперед, вытянул руки и, задыхаясь от гнева захрипел:
— Ага-а! Стреляете? Поджигаете? Ну, ну, посмотрим. Посмо-отрим!
Война началась.
В феврале подули мокрые ветры. По ночам деревья шумели тяжелым тревожным шумом. По разбухшим дорогам тянулись ржавые полосы санного следа и конского помета. А как-то ночью хлынул теплый, обильный дождь, и к утру дороги покрылись синими, рябившими под ветром лужами.
В эти дни коммунщики ходили из двора во двор, призывая в свою артель новых товарищей. Кандыбин предложил пустить по деревне женщин. И это предложение было одобрено. В сельсовете были проведены отдельно женские собранья, потом собирали общий сход. Ребята устраивали свои собранья. А в начале марта, когда в деревню приехал землемер, ему пришлось выделять уже сорок девять семейств.
— В гору лезут! — шипели кулаки, которые делали все, чтобы помешать коммунщикам. Они пугали крестьян войной, выдумывали всякие небылицы, подпаивали водкой первых на деревне горлопанов и все чаще и чаще собирали свои собрания.
Однажды вечером Мишка прибежал к Федорову и, шепнув ему что-то на ухо, помчался к Тарасову, а потом заскочил к Кандыбину и потянул его за собой.
— Безголосые собрались. Выследил я их. У Прокофья собрались.
Первым заявился на кулацкое собрание Федоров. В избе, вокруг керосиновой лампы, сидели все деревенские захребетники. На столе стояли бутылки водки, чашки и миски с огурцами и кислой капустой. На тарелках лежало нарезанное сало. Увидев Федорова, кулаки беспокойно заерзали на скамейках и переглянулись между собой.
— Ну? — закусил губу Федоров. — Все обсудили? Кого теперь убить обсуждаете?
Прокофий хмуро посмотрел на Федорова.
— Дверь закрой, горлодер чертов!.. Чего избу студишь?
Федоров закрыл за собою дверь и, шагнув широко к столу, протянул руку:
— Ну-ка, покажь разрешение на устройство собрания!
Прокофий встал.
— Ты вот что! — сказал он, злобно мигая глазами. — Ты это брось… Какое тебе разрешенье? Кто ты есть за человек? Пошел вон отсюда.