— Раз, два, три! — подсчитываю я вслух и выбрасываю руки вперед и в сторону. — Раз, два, три!
А Ленинград уже проснулся, откашливается, покуривает заводскими трубами, и мне кажется, вот-вот вздохнет он, крякнет и густым голосом, таким, как далекий гром, скажет:
— Доброе утро, добрые люди! Выспались? Отлично! А теперь пора и на работу!
Я слышу голоса всей страны. Они входят в радиоприемник, рассказывают радостно, где и какие заводы, фабрики, электростанции строятся и где они уже построены. Знакомый диктор московской радиосети говорит, как и вчера, все о том же — чем заняты советские люди и как хорошо будет жить, когда у нас станет всего много: и металла, и машин, и угля, и сахара, и хлеба, одежды и мяса.
Все люди трудятся. И для себя! И для меня! Все наши советские люди заботятся о всех. И обо мне! Я очень даже понимаю это. А когда понимаешь такое, тогда становится понятным и все другое. Ведь если вся страна работает для меня, как же я могу не работать для страны? Для всех? И если я не стану для всех работать, как все работают для меня, то можно ли брать все, что необходимо для жизни, не краснея от стыда?
Эта Валя не девочка, а тридцать три несчастья. С ней обязательно что-нибудь происходит, а мне всякий раз приходится распутывать ее приключения. Я уже писала о письмах, которые она получала. Ну, как я и предполагала, эти письма посылали детдомовцы. Когда Валя сообщила мне о них, я на другой же день села к Елагиной на парту и сказала ей:
— Глупо! Мелкая месть! Валя смеется над вашими письмами.
Елагина сделала удивленное лицо.
— Какие письма? О чем ты это? Ты лук ела или без лука обалдела? Никаких писем твоей Вальке никто не посылает. Чего привязываешься? Тебя не трогают — и не лезь!
А глаза у нее бегают, так и вертятся во все стороны.
— А ну, погляди мне в глаза! — сказала я.
— Подумаешь, какая! — забормотала Елагина. — Привязывается ко всем со своими глазами… Пусть твоя Валька изучает твои глаза, а мне нечего смотреть.
— Слушай, Елагина, — сказала я, — нельзя же быть такой мелочной! Она не дает книги, а ты глупые письма посылаешь. Чего ты хочешь доказать? Ну, что?
— Ты ее агитируй, а меня нечего… Да… Она начиталась книг о любви и воображает, будто все так и начнут писать ей да свиданья назначать…
— Ага, ага! — закричала я. — Попалась! Сама проговорилась! Если бы не писала, тогда откуда же тебе известно, что Вале назначают свиданья?
— Ничего не знаю!
— Зато я все знаю!
— Чего ты знаешь?
— Чего ты не знаешь! Валя никаких книг о любви не читает! Она о разных приключениях любит читать. О шпионах! Вот что я знаю.
— Да? — почему-то обрадовалась Елагина. Глаза ее заблестели, она захихикала и, вскочив с парты, убежала. — Ладно! — крикнула она, помахав мне рукой. — Больше не буду!
Разговор с Елагиной, кажется, повлиял на нее. Валя перестала получать любовные письма. Но сегодня она снова получила письмо такое загадочное, что ни я, ни она так ничего и не поняли.
Красивым почерком на плотном листке бумаги было написано:
«Совершенно секретно. Соблюдай осторожность. На днях сообщим все подробно. Никому ни слова. Салют!
Нептун — Гроза морей и четыре бороды».
— Кто же этот Нептун? Ты где с ним познакомилась? И эти… еще… четыре бороды? Кто они?
— А я знаю? — пожала плечами Валя.
Мы осмотрели странное письмо еще раз, и на этот раз очень внимательно, но ни конверт, ни марки, ни почерк не помогли нам понять: кто пишет, для чего пишет и чего хотят от Вали этот Нептун и четыре бороды?
— Просто письмо не попало по адресу! — решила я. — Или в вашем доме проживает другая Валя Павликова! Еще одна! Но в другой квартире!
В доме, где живет Валя, почти полтысячи квартир, и среди ребят этого дома может быть десять Павликовых. Мальчишек и девочек тут столько, что они даже в лицо не знают друг друга, хотя и живут в одном доме. Я предложила пойти к воротам и тут прочитать список жильцов, чтобы узнать, нет ли в доме еще Павликовых и в какой квартире они живут. Но лишь только мы спустились вниз, как столкнулись на лестнице с Дюймовочкой и Птицыным.
— Очень хорошо! — сказал Птицын, загораживая нам с Валей дорогу. — Вы знаете, что случилось с Марго?