Вовке, конечно, больно, что вместо его мамы появилась чужая женщина, и поэтому он не уходит из детдома, хотя и мучается, наверное. В общем, это такая путаная история, какие редко бывают в жизни; и я теперь сама не знаю, что же можно сделать для Вовки? Если бы Пуговкина извинилась перед Вовкой, он, может быть, и простил ее, переехал бы в Озерки. Но станет ли Пуговкина извиняться? И какая она: хорошая или плохая? Все это надо еще выяснить, поговорить с ребятами и что-нибудь придумать. Если Пуговкина хорошая, то почему бы Вовке не простить ее? Ведь хоть редко, но бывает же иногда в жизни так, что женятся отцы и выходят замуж матери и все получается хорошо. Не знаю, просто не знаю, как помочь Вовке.
Сегодня впервые нам разрешили фрезеровать молотки. И, оказывается, фрезерная работа не такая уж плохая. Правда, не всем девочкам нравится она, но это потому, я думаю, что они боятся станков. Я тоже сначала боялась, как бы фреза не откусила мои пальцы, но теперь самой смешны такие опасения. Надо быть только внимательнее и верить в себя, тогда станок подчиняется каждому твоему движению. И вот тогда-то и поднимается в тебе радостное ощущение повелителя станков и металла.
Конечно, с первого дня обучения этого чувства не бывает. Да и потом оно то появляется, то снова пропадает. Но я верю, оно станет со временем моим постоянным приятным ощущением.
Вот я включаю скорость. Фреза идет вдоль линии разметки, а из-под нее вдруг выползают сверкающие сердитые усы. Они шипят на меня, визжат, словно злятся, что ничего не могут сделать со мною, что должны подчиниться мне. Я даже, кажется, слышу злобный голос металла: «Пусти меня, уйди! Не поддамся тебе, не поддамся!» Я увеличиваю подачу: «Ну, и врешь! Никуда не уйдешь! Что захочу, то и сделаю с тобой!» Металл злится еще сильнее. Он воет, плюет в меня стальной стружкой: «Уйди, пусти! Не хочу!» И вдруг я чувствую: смиряется он, затихает. И тогда приходит такое ощущение, какого я никогда еще не испытывала. Я даже не предполагала, что у человека могут быть такие приятные переживания. Торцовая фреза прикасается к детали еле-еле, и в эту минуту чувствую, как я сама и станок, как мои руки, ноги, глаза — все это вместе с зубами фрезы входит в металл. Линия разметки все ближе и ближе. Вот-вот фреза срежет риску, но одним дыханием я провожу ее впритирку, и это дыхание снимает какую-то сотую часть миллиметра. Даже невидимую глазом!
Ах, какое это интересное ощущение!
Такой твердый металл, а подчиняется мне. В эту минуту я чувствую себя таким сильным, таким могучим человеком, который может сделать все, что только он захочет.
Как жаль, что чаще всего появляется все-таки чувство растерянности и беспомощности, когда работаешь. Но это надо преодолеть, и тогда все будет хорошо.
Тарас Бульба хвалит меня больше, чем других. Он говорит, что у меня есть «чувство металла».
— Из тебя со временем непременно выйдет королева фрезерного дела! Уж я-то вижу людей. Уж я-то сразу замечаю, кто чего стоит.
А сегодня он и Вовку похвалил.
Хуже всех работают на станке Лийка и Пыжик. Она, кажется, боится фрезерного станка, ну а поэтому у нее и не получается ничего. Отстает от других и Пыжик. Я думаю, это потому, что он хочет показать себя опытным мастером, а чтобы удивить всех, фантазирует на станке, вместо того чтобы работать по правилам. И вот странно: и Лийка, и Пыжик сочувствуют друг другу, и на этой почве у них завязалась такая дружба, что теперь он уже приглашает Лийку к себе, и она вошла в нашу пятерку отважных почти как равноправный член товарищества.
Марго сегодня сказала, чуть не плача, что ненавидит Лийку, считает ее подлизой.
— Не знаю, — сказала Марго, — что ей надо от нас. То писала глупые стихи, теперь все время лезет со своей дружбой. Ты скажи Лене, чтобы он не приглашал ее.
Я сказала:
— Пыжик потому, может, приглашает ее, что она не верит ни в чертей, ни в бога. С ней, значит, есть о чем поговорить. А вот с тобой о чем ему говорить? О попах?
Марго посопела-посопела носом и сказала, чуть не плача:
— Думаешь, я верю? И раньше не верила… То есть чертям еще верю, потому что тут есть факты, а в бога… только так. Чтобы мама не ругалась.
— Не веришь? — обрадовалась я.
— А вдруг он есть? — вздохнула Марго. — Мне же совсем не трудно в него верить. Я же не мешаю никому.