- Тебе я, Сереженька, две крепких рубахи положила в сумку, да чаю, сахару, да табаку четверку, - с покорным видом перечисляет она, не поднимая на мужа опечаленных глаз.
A вот круглолицый, бойкий парень, по виду приказчик, бережно поддерживая под руку старую мать, говорит внушительно:
- Вы не сумлевайтесь, маменька, молитесь покрепче, да частицу о здравии раба Божьего Дмитрия вынимайте каждое воскресенье. Вот и помилует меня Господь Бог от вражеской пули.
- Буду, Демушка, буду молиться, желанный, - звучит в ответ надтреснутый старческий голос.
- A Белград-то все еще держится, братцы, - говорит кто-то в толпе, когда затихает могучее ура, закончившее спетый гимн. - Экие молодчинищи! Право слово, - молодцы. Сербия-то, ведь, маленькая, крошка, супротив ихней австрийской земли, a какие, братцы мои, орлы, - подтверждает другой голос.
- Что и говорить. Живио им, братцы! Скричим им живио! Всей артелью скричим, - подхватывает третий… И прежде, нежели могла этого ждать стоявшая y окна Милица, могучие перекаты «живио», этого родного ее сердцу сербского ура, огласили улицы…
- Живио! - вне себя, вся подавшись вперед, захваченная общим восторгом, крикнула и молодая девушка, с загоревшимся мгновенно взором, с ярко вспыхнувшим румянцем на смуглом лице. Проходившие близко к окну запасные заметили ее, так горячо подхватившую их крик. Высокий, плечистый парень остановился на минуту перед окошком.
- Никак сербка, либо болгарка, барышня, - нерешительно проронил он, глядя в лицо Милицы добрым, сочувственным взглядом.
- Сербка и есть, - подхватил другой - молодой, темноглазый рабочий.
- Вы сербка? - смело обратился он уже непосредственно к Милице.
- Да, да - сербка, - радостно, сияя воодушевленным лицом и блестя глазами, закивала им девушка.
- Так живио и вам! Да здравствует Сербия! Да здравствует король Петр и королевич Александр! Живио! Живио! Живио! - подхватил пожилой, хорошо одетый запасный.
- Да здравствует Россия! Боже, храни русского царя! - дрогнувшим голосом крикнула в ответ им Милица и махнула платком, высоко поднятым над головой. - Ура русскому царю, ура!
- Ура! - подхватили ближайшие ряды запасных и их жен и даже маленькие дети.
И снова торжественно и гордо зазвучали победные звуки русского национального гимна.
Когда тетя Родайка вернулась из лавок, она не узнала Милицы, казавшейся такой озабоченной, печальной и угнетенной в это утро.
- Я видела нынче русских героев, тетя Родайка: настоящих героев. Они готовы защищать своих более слабых по численности славянских братьев не на жизнь, a на смерть защищать! О, тетя, - захлебываясь от восторга, говорила она, это - орлы! Это титаны. Титаны-богатыри, говорю я тебе! Сколько в них спокойствия и уверенности в своем праве. Сколько мужества и великодушия, если бы ты знала, - и Милица наскоро передала старухе вынесенные ей впечатления сегодняшнего утра.
A вечером она провожала своих одноплеменников сербских офицеров, уезжавших на театр военных действий. Провожала их не одна Милица. Провожал чуть ли не весь Петроград, собравшийся бесчисленной толпой манифестантов изо всех углов столицы. Эта огромная толпа народа запрудила Невский, двигаясь по направлению Николаевского вокзала, откуда должны были отправиться на родину сербский полковник Михайлевич и капитан Львович (Фамилии изменены), жившие до сих пор в России. Милица, на имейщиеся y нее жалкие копейки, купила цветов и, прижимая к своей груди нежную белую лилию и две пахучие алые розы, пробралась на вокзал.
Здесь, затерянная в толпе, прислонившись к стене платформы, она издали следила большими пламенными глазами за чествованием русскими манифестантами ее одноплеменников-сербов. Ей было видно, как толпа на руках внесла обоих офицеров на дебаркадер под крики «живио» и под пение сербского гимна.
Смуглые, загорелые, со смелыми открытыми лицами, сербы улыбались, блестя глазами, сверкая белыми зубами, крича в ответ русской толпе:
- Ура! Да здравствует император Николай, да здравствует Россия!
Их качали без конца, забрасывали цветами. Огромные букеты и маленькие букетики дождем падали к их ногам… Офицеры налету подхватывали их… Улыбались снова, кивали головами направо и налево и снова кричали «ура».
Под звуки народного гимна русская учащаяся молодежь с горящими воодушевлением лицами по несла их к вагону.
- Дорогу, господа, дорогу! - выбиваясь из сил, кричали студенты, поддерживавшие порядок на платформе. И толпа беспрекословно раздавалась на обе стороны, образуя проход.
- Счастливый путь! Дай Бог успеха вашему оружию! Помогай вам Бог! - раздавались то и дело то здесь, то там взволнованные голоса. И снова все слилось в воодушевленных «ура» и «живио», соединенных вместе.
Тогда один из сербских офицеров сделал движение рукой, призывая к молчанию толпу. И когда все стихло на дебаркадере вокзала, капитан Львович начал:
- Наше маленькое королевство счастливо иметь такую великодушную и могучую сестру, дорогую каждому нашему сербскому сердцу - Россию. Ваша святая родина - покровительница наша, - горячо и искренно срывалось с губ оратора: - и наш храбрый народ, готовый биться до последних сил с таким сильным и кровожадным врагом, как Австрия, верит и знает, что его старшая сестра вместе с ее великим царем, могучим императором русским, придет к ней на помощь… Верит тому, что славный народ русский не даст в обиду своих славянских братьев и поможет отразить нам, сербам, занесенный над нашими головами вражеский меч. Боже, храни русского царя и великую Россию, нашу старшую сестру. Ура!
Едва только успел договорить свое последнее слово капитан Львович, как десяток тысяч голосов мощно запел национальный гимн. И снова дождь цветов посыпался на оратора…
Милица поднялась на цыпочки, с трудом подняла руку, в которой осторожно до сих пор сжимала нежные стебли купленных ей цветов и, взмахнув ими, бросила свой скромный букетик в ту сторону, где под пение гимна толпа качала на руках сербских офицеров. И того, чего вовсе не ожидала Милица, на что не смела надеяться даже, случилось вслед за этим. Розы рассыпались, не долетев по назначению, тогда как нежный белый цветок лилии упал прямо на грудь капитана Львовича. Офицер подхватил его и быстро повернул голову в ту сторону, откуда прилетел к нему этот белый цветок. И в ту же минуту глаза его, обежавшие толпу, остановились на смуглом лице Милицы… Встретясь с этими горящими воодушевлением и восторгом глазами, молодой офицер узнал по смуглому лицу и по исключительному воодушевлению свою одноплеменницу и, махнув цветком в сторону Милицы, тотчас же осторожно и нежно прижал к своим губам его белые лепестки. A огромная толпа по-прежнему гремела «ура» и «живио»… Гремела до тех пор, пока не отошел от платформы поезд, увозивший героев, защитников маленькой Сербии, на их многострадальную родину, к возможной смерти, к бесспорной славе…
Теплый июльский вечер. В маленькой квартирке тети Родайки жарко, почти душно, несмотря на раскрытые настежь окна.
Только что возвратившаяся с вокзала Милица, волнуясь и сверкая глазами, передает тетке все происходившее там…
- Завтра же, завтра отправь меня на родину, тетя, - заканчивает она свой рассказ горячей мольбой. - Я не могу оставаться здесь дольше. Каждый лишний день, проведенный тут, делает меня преступницей, тетя… Там, на родине нашей, уже кипит война… сражаются наши братья-сербы. Может, и Иоле уже принял свое первое боевое крещенье… A наши женщины в Белграде трудятся в госпиталях, помогая раненым, перевязывая их раны… Я не могу оставаться здесь дольше, пойми меня, тетя, не могу сидеть сложа руки… Нет, нет… Милая, голубушка, отправь меня завтра же домой. Ты же обещала, сама обещала мне это…
И черные глаза Милицы впиваются в лицо старой сербки молящим взглядом. Тетя Родайка с минуту молча смотрит на племянницу… О, как знакомо ей это юное, воодушевленное лицо! Лет около сорока тому назад, такие же глаза сверкали подобным же страстным воодушевлением. И такие же точно пылкие речи слышала она от своего брата Данилы. Тогда разгорался пожар освободительной войны… Русские витязи стали за свободу Болгарии, теснимой турецкой силой… И в рядах этих витязей сражались и сербы и брат ее Данило. То было давно… Чуть ли не четыре десятка лет минуло с того времени. И теперь такое же время повторяется, но только не сам Данило, a сыновья его, вместо престарелого калеки отца, идут отстаивать свободу, честь и благо дорогой родины… И эта девочка спешит им на помощь… Что же?… Бог ей в помощь, пусть едет… Она, тетя Родайка, сама бы поехала туда охотно ходить за искалеченными воинами, перевязывать их раны… Да стара она стала… Не вынести ей труда… Пускай же заменит ее Милица. Молодость, силы, энергия - все дано этой девушке, дочери героя… Так пускай же она и использует свои силы на помощь родной стране!