— Дэн Эттерс, вы слышите меня? — спросил я его.
— Олд Шеттерхэнд, будь ты проклят… — еле слышно откликнулся он.
— У вас есть какое-нибудь последнее желание?
— Пропади ты пропадом, собака…
— Ты приговорен к смерти, и я хочу помолиться за тебя.
— Помолиться? Ха-ха! А не лучше ли тебе…
И он понес какую-то несусветную, грязную брань. С ним пытались поговорить, всячески увещевая и предупреждая его. Но в ответ доносились только ругательства. Чтобы не слышать всего этого, мы отошли в сторону. А он снова принялся стонать, перемежая стоны проклятьями. Какие же страдания он испытывал! Но душа его была так грязна, что никакие страдания не могли очистить ее.
Наш лагерь находился достаточно далеко от того места, где он лежал, и мы, к счастью, слышали лишь слабые отзвуки его криков, доносимые ветром. Время мы заполняли рассказами, в которых оставалось еще много невыясненного и загадочного, но тот, кто мог разрешить эти загадки, еще явно не был готов дать нам ответ на все вопросы. Мы еще пару раз навестили его вечером, и даже ночью, но в ответ слышали все ту же ругань и дьявольский смех. Мы хотели дать ему воды, но, когда я попытался это сделать, он плюнул мне в лицо. Потом он снова кричал, пока наутро мы не увидели, что он умер, как как… я даже не знаю, как кто, даже не как дикий зверь, не как собака. Он был чудовищем и умер как чудовище. Олд Уоббл по сравнению с ним — сущий ангел. Мы оставили Генерала лежать как есть, только насыпали сверху груду камней.