Как вы решились с Булыгиными, любезнейший Михайло Петрович? Они предлагали вам по часам — согласились ли вы? Я по крайней мере желал бы этого — и то, признаюсь, более для себя, нежели для вас. Таким образом вас чаще можно бы было видать.
Если вам мой немецкий лексикон не нужен, то я бы просил вас — мне его прислать.
Ваш Тютчев
Козловскому П. Б., 16/28 декабря 1824*
Munich. Ce 16/28 décembre 1824
Mon Prince,
Il faut être bien persuadé de l’inépuisable bienveillance qui fait le fonds de votre caractère, pour se hasarder de venir, comme je le fais, vous importuner par ma lettre. Je pourrais à la vérité trouver une cause suffisante dans l’attachement bien sincère que je vous ai voué. Vous savez, mon Prince, qu’un attachement vrai a une certaine valeur intrinsèque, indépendante, pour ainsi dire, de la personne qui l’éprouve, et vous ne sauriez guères douter du mien, si toutefois vous daignez encore vous en souvenir.
Il y a certainement bien peu d’hommes dans les sentiments desquels on puisse avoir une confiance assez grande, pour oser croire, qu’après une séparation de deux ans et en dépit de tous les changements que le temps doit nécessairement amener, on en soit avec eux au même degré d’affection, où on les a quittés. Une telle confiance, j’ose le dire, est un véritable hommage. On ne la doit qu’à Dieu et à ces belles âmes qui (n’en déplaise à la doctrine du droit divin) sont ses seuls représentants avoués sur notre pauvre terre*.
Vous me pardonnerez assurément, mon Prince, de vous entretenir ainsi de la bienveillance dont vous m’avez jadis honoré. On pardonne bien aux femmes de rappeler avec délices le temps où elles étaient jeunes, c<’est>-à-d<ire> où elles étaient aimées. Eh bien, votre présence à Munich a été l’âge d’or de mon séjour dans cette ville. Je l’ai cruellement expié depuis. Voilà près de deux ans, que je n’ai pu avoir de vous que des nouvelles très indirectes, très incomplètes et qui ne faisaient qu’irriter l’incertitude où je me trouvais à votre égard. Les absents ont tort, sans doute, et avec vous plus qu’avec tout autre; car on a toujours tort, quand on n’est pas heureux.
Je ne sais si cette lettre vous parviendra, j’ose encore moins espérer d’avoir une réponse. En tout cas, il me suffit déjà que vous sachiez qu’il y a, dans un coin du monde, un être qui vous est dévoué de cœur et d’âme, un fidèle, qui vous chérit et vous sert, en esprit et en vérité, et qui, pour prix de toutes ses peines et ses tribulations, n’a pas même d’espoir fondé de revoir un jour son maître bien-aimé. Si les mânes peuvent aimer, je crois qu’ils aiment de cette manière.
Enfin, mort ou vivant, veuillez croire, mon Prince, que je ne cesserai d’avoir pour vous les sentiments du plus tendre respect et d’un inviolable attachement, avec lesquels j’ai l’honneur d’être,
mon Prince, votre très humble et très obéissant serviteur
Tutchef.
P. S. Le B<ar>on de Hornstein* se joint à moi pour vous offrir ses hommages. Après moi, c’est certainement l’homme au monde qui vous aime le plus. Nous nous voyons très souvent, et, s’il est vrai que l’esprit du Maître est partout, où deux fidèles sont réunis en Son nom*, il faut nécessairement, mon Prince, que vous daigniez quelquefois songer à nous.
Мюнхен. 16/28 декабря 1824
Любезный князь,
Только полная уверенность в вашей неисчерпаемой благосклонности позволила мне осмелиться докучать вам своим письмом. По правде говоря, я бы мог найти для себя достаточное оправдание в моей глубоко искренней преданности вам. Вам известно, любезный князь, что настоящая преданность имеет некое непреходящее значение, можно сказать, не зависимое от того, кто ее испытывает, и вы можете ничуть не сомневаться в моей преданности, если только еще помните о ней.
В самом деле, мало есть на свете людей, чувствам коих можно верить настолько, чтобы надеяться, будто после двух лет разлуки, несмотря на все перемены, неизбежно вызванные временем, ваша взаимная привязанность с ними осталась прежней. Такая вера, осмелюсь сказать, сродни истинному преклонению. Оно принадлежит только Богу и тем кротким душам, которые (не вопреки учению о Божественном праве будь сказано) одни наследуют нашу бедную землю*.
Вы, конечно, простите меня, князь, за то, что я напоминаю о благосклонности, коей вы когда-то меня почтили. Ведь прощают же женщинам, с упоением вспоминающим времена, когда они были молоды, а значит, любимы. Да, ваше присутствие в Мюнхене было золотым временем моей жизни в этом городе. Впоследствии я жестоко расплатился за это. Вот уже около двух лет я имею только косвенные, весьма отрывочные известия о вас, лишь усугубляющие неопределенность на ваш счет. Отсутствующие неправы, эта поговорка оправдывает себя по отношению к вам более, чем к кому-либо, потому что человек всегда неправ, если он несчастлив.
Не знаю, дойдет ли до вас это письмо, еще менее надеюсь получить ответ. В любом случае, мне уже довольно того, если вы будете знать, что есть где-то на свете человек, преданный вам сердцем и душой, верноподданный, который нежно любит вас и служит вам мыслями и делом, и в награду за все тяготы и лишения не имеет даже твердой надежды увидеть однажды своего возлюбленного учителя. Если души умерших умеют любить, то, наверное, они любят именно так.
Словом, любезный князь, поверьте, что живой или мертвый я всегда буду питать к вам чувства самого нежного почтения и неизменной преданности, с коими имею честь оставаться,
любезный князь, ваш покорнейший и преданнейший слуга
Тютчев.
P. S. Барон Хорнштейн* присоединяется ко мне и выражает вам свое почтение. После меня он, несомненно, более всех любит вас. Мы часто с ним видаемся, и если правда, что дух Учителя всюду, где двое собрались во имя Его*, то просто необходимо, любезный князь, чтобы вы хотя бы иногда вспоминали о нас.
Жуковскому В. А., 25 июня/7 июля 1827*
Просит позволения засвидетельствовать свое почтение Василию Андреевичу.
Тиршу Ф. В., ноябрь 1829*
Monsieur,
Je vais chercher le mémoire*, que vous avez eu la bonté de me communiquer, chez Mr de Potemkine* qui m’avait prié de le lui laisser, pour pouvoir le lire à son aise. Je puis vous dire confidentiellement qu’il goûte beaucoup votre idée et qu’il approuve que vous en écriviez à l’Empereur*. Je suis même porté à croire qu’il fera de son côté ce qui dépend de lui, pour créer quelques chances de plus en faveur de votre démarche.
Pardon du retard et agréez, je vous prie, l’assurance de la considération très distinguée de v<otre> t<out> dévoué
T. Tutchef.
Милостивый государь,
Я схожу за запиской*, которую вы были любезны мне передать, к г-ну Потемкину*, выпросившему ее у меня на время для прочтения на досуге. Могу сказать вам доверительно, что он очень одобряет вашу идею и поддерживает ваше намерение написать по этому поводу императору*. Я склонен думать, что со своей стороны он сделает все от него зависящее, дабы поднять шансы вашего предприятия на успех.
Простите за промедление и примите, прошу вас, уверение в глубочайшем уважении вашего всепокорного
Ф. Тютчева.
Тиршу Ф. В., 11 декабря 1829*
J’ai eu le plaisir de recevoir votre lettre à l’Empereur* et me suis empressé de la remettre à la poste, pour prévenir tout malentendu. Je vous répéterai ce que j’ai eu déjà l’honneur de vous dire une fois: s<avoi>r que Mr de Potemkine ne se chargeait pas de la transmission officielle de votre lettre, vu qu’aucun agent diplomatique ne peut se charger de transmettre en cour un écrit quelconque dont il n’ait pris connaissance au préalable. Mais il parlera, très volontiers, dans un rapport particulier au C<om>te de Nesselrode de votre mémoire à Mr d’Eynard comme d’un incident qui s’est passé à Munic et qui par là même tombe dans la sphère de sa correspondance ministérielle. Bien entendu qu’il en parlera de manière à présenter les idées, qui forment le fond de ce mémoire, sous leur jour le plus favorable, et même, si vous le désirez, il joindra à sa dépêche une copie de votre écrit. Au quel cas je vous prierai, Monsieur, de vouloir bien me l’envoyer au plutôt.