Они проехали с версту, не сказав друг другу ни слова. Аким сидел, наклонив голову, а Ефрем так только бурчал что-то себе под нос, то понукая, то сдерживая лошадь.
— Куда ж это ты без шапки ходил, Семеныч? — внезапно спросил он Акима и, не дожидаясь ответа, продолжал вполголоса: — В заведеньице оставил, вот что. Питух ты; я тебя знаю и за то люблю, что питух; ты не бийца*, не буян, не напрасливый; домостроитель ты, но питух, и такой питух — давно бы тебя пора под начало за это, ей-богу; потому это дело скверное… Ура! — закричал он вдруг во всё горло, — ура! ура!
— Стойте, стойте, — раздался вблизи женский голос, — стойте!
Аким оглянулся. К телеге через поле бежала женщина, до того бледная и растрепанная, что он ее сперва не узнал.
— Стойте, стойте, — простонала она опять, задыхаясь и махая руками.
Аким вздрогнул: это была его жена.
Он ухватил вожжи.
— А зачем останавливаться, — забормотал Ефрем, — для бабы-то останавливаться? Ну-у!
Но Аким круто осадил лошадь.
В это мгновение Авдотья добежала до дороги и так и повалилась прямо лицом в пыль.
— Батюшка, Аким Семеныч, — завопила она, — ведь и меня он выгнал!
Аким посмотрел на нее и не пошевелился, только еще крепче натянул вожжи.
— Ура! — снова воскликнул Ефрем.
— Так выгнал он тебя? — проговорил Аким.
— Выгнал, батюшка, голубчик мой, — ответила, всхлипывая, Авдотья. — Выгнал, батюшка. Говорит, дом теперь мой, так ступай, мол, вон.
— Важно, вот оно как хорошо… важно! — заметил Ефрем.
— А ты, чай, оставаться собиралась? — горько промолвил Аким, продолжая сидеть на телеге.
— Какое оставаться! Да, батюшка, — подхватила Авдотья, которая приподнялась было на колени и снова ударилась оземь, — ведь ты не знаешь, ведь я… Убей меня, Аким Семеныч, убей меня тут же, на месте…
— За что тебя бить, Арефьевна! — уныло возразил Аким, — сама ты себя победила! чего уж тут?
— Да ведь ты что думаешь, Аким Семеныч… Ведь денежки… твои денежки… Ведь нет их, твоих денежек-то… Ведь я их, окаянная, из подполицы достала, все их тому-то, злодею-то, Науму отдала, окаянная… И зачем ты мне сказал, куда ты деньги прячешь, окаянная я… Ведь он на твои денежки и дворик-то купил… злодей этакой…
Рыдания заглушали ее голос.
Аким схватился обеими руками за голову.
— Как! — закричал он наконец, — так и деньги все… и деньги, и двор, и ты это… А! из подполицы достала… достала… Да я убью тебя, змея подколодная…
И он соскочил с телеги…
— Семеныч, Семеныч, не бей, не дерись, — пролепетал Ефрем, у которого от такого неожиданного происшествия хмель начинал проходить.
— Нет, батюшка, убей меня, батюшка, убей меня, окаянную: бей, не слушай его, — кричала Авдотья, судорожно валяясь у Акимовых ног.
Он постоял, посмотрел на нее, отошел несколько шагов и присел на траву возле дороги.
Наступило небольшое молчание. Авдотья повернула голову в его сторону.
— Семеныч, а Семеныч, — заговорил Ефрем, приподнявшись в телеге, — полно тебе… Ведь уж того… беде-то не поможешь. Тьфу ты, какая оказия, — продолжал он словно про себя, — экая баба проклятая… Иди к нему, ты, — прибавил он, наклонившись через грядку к Авдотье, — вишь он ошалел.
Авдотья встала, приблизилась к Акиму и снова упала ему в ноги.
— Батюшка, — начала она слабым голосом…
Аким поднялся и пошел обратно к телеге. Она ухватилась за полу его кафтана.
— Пошла прочь! — крикнул он свирепо и оттолкнул ее.
— Куда же ты? — спросил его Ефрем, увидав, что он опять к нему садится.
— А ты хотел меня ко двору подвезти, — промолвил Аким, — так довези меня уж до своего двора… Моего-то вишь не стало. Купили вишь его у меня.
— А ну, изволь, поедем ко мне. А ее-то как?
Аким ничего не отвечал.
— А меня-то, меня-то, — подхватила с плачем Авдотья, — меня-то на кого ты оставляешь… куда же я-то пойду?
— А к нему ступай, — возразил, не оборачиваясь, Аким, — к кому ты деньги мои отнесла… Пошел, Ефрем!
Ефрем ударил по лошади, телега покатилась, Авдотья заголосила…
Ефрем жил в версте от Акимова двора, в маленьком домике, на поповской слободке, расположенной около одинокой пятиглавой церкви, недавно выстроенной наследниками богатого купца, в силу духовного завещания. Ефрем во всю дорогу ничего не говорил Акиму и только изредка потряхивал головой и произносил слова вроде: «ах ты!» да: «эх ты!» Аким сидел неподвижно, немного отворотясь от Ефрема. Наконец они приехали. Ефрем соскочил первый с телеги. Ему навстречу выбежала девочка лет шести, в низко подпоясанной рубашонке, и закричала: