Степан Петрович не шевелился, сидя с закинутою головою в креслах.
— Извините меня, Вера Степановна, — начал Вязовнин с некоторым усилием, — я виноват, я не должен был так внезапно… и притом… я, конечно, не имел повода…
Верочка ничего не отвечала.
— Но если уж оно так случилось, — продолжал Борис Андреич, — то я бы желал знать, какой ответ…
Верочка тихо потупилась; щеки ее опять вспыхнули.
— Вера Степановна, одно слово.
— Я, право, не знаю, — начала она, — Борис Андреич… это зависит от папеньки…
— Нездорова? — раздался вдруг голос Степана Петровича.
Верочка вздрогнула и быстро подняла голову. Глаза Степана Петровича, устремленные на нее, выражали беспокойство. Она тотчас подошла к нему.
— Вы меня спрашиваете, папенька?
— Нездорова? — повторил он.
— Кто? я? Нет… Почему вы думаете?
Он пристально посмотрел на нее.
— Точно здорова? — спросил он еще раз.
— Конечно; как вы себя чувствуете?
— Брау, брау, — тихо проговорил он и опять закрыл глаза.
Верочка направилась к дверям. Борис Андреич остановил ее.
— Скажите мне, по крайней мере, позволите ли вы мне поговорить с вашим батюшкой?
— Как вам угодно, — прошептала она, — только, Борис Андреич, мне кажется, я вам не пара.
Борис Андреич хотел было взять ее за руку; но она уклонилась и вышла вон.
«Странное дело! — подумал он, — и она то же говорит, что Крупицын!»
Оставшись наедине с Степаном Петровичем, Борис Андреич дал себе слово объясниться с ним потолковее и, по мере возможности, приготовить его к столь неожиданному предложению; но на деле оно оказалось еще труднее, чем с Верочкой. Степан Петрович чувствовал небольшой жар и не то задумывался, не то дремал, нехотя и не скоро отвечал на различные вопросы и замечания, посредством которых Борис Андреич надеялся постепенно перейти к настоящему предмету разговора… Словом, Борис Андреич, видя, что все его намеки пропадают даром, решился, поневоле, приступить к делу прямо.
Несколько раз забирал он в себя дух| как бы готовясь говорить, останавливался и не произносил ни слова.
— Степан Петрович, — начал он наконец, — я намерен сделать вам предложение, которое вас очень удивит.
— Брау, брау, — спокойно проговорил Степан Петрович.
— Такое предложение, которого вы никак не ожидаете.
Степан Петрович раскрыл глаза.
— Только вы, пожалуйста, не рассердитесь на меня…
Глаза Степана Петровича расширились еще более.
— Я… я намерен просить у вас руки вашей дочери Веры Степановны.
Степан Петрович быстро поднялся с вольтеровских своих кресел…
— Как? — спросил он точно таким же голосом и с таким же выражением лица, как Верочка.
Борис Андреич принужден был повторить свое предложение.
Степан Петрович уставился на Вязовнина и долго молча смотрел на него, так что ему стало, наконец, неловко.
— Вера знает? — спросил Степан Петрович
— Я объяснился с Верой Степановной, и она мне позволила обратиться к вам.
— Сейчас объяснились?
— Да, вот теперь.
— Подождите, — проговорил Степан Петрович и вышел.
Борис Андреич остался один в кабинете чудака. В оцепенении глядел он то на стены, то на пол, как вдруг раздался топот лошадей у крыльца, дверь передней застучала, густой голос спросил: «Дома?», послышались шаги, и в кабинет ввалился уже знакомый нам Михей Михеич.
Борис Андреич так и обмер с досады.
— Экая здесь теплынь! — воскликнул Михей Михеич, опускаясь на диван. — А, здравствуйте! А где же Степан Петрович?
— Он вышел, сейчас придет.
— Ужасный холод сегодня, — заметил Михей Михеич, наливая себе рюмку водки.
И, едва успев проглотить ее, с живостью проговорил:
— А ведь я опять из города.
— Из города? — возразил Вязовнин, с трудом скрывая свое волнение.
— Из города, — повторил Михей Михеич, — и всё по милости этого разбойника Онуфрия. Представьте вы себе, наговорил мне чёртову тьму, турусы на колесах такие подпустил, что ай-люли ты, моя радость! Аферу, говорит, такую для вас сыскал, какой еще на свете подобной не бывало, просто сотнями загребай целковенькие; а окончилась вся афера тем, что у меня же двадцать пять рублев занял, да в город я напрасно протаскался, лошадей совершенно заморил.
— Скажите! — пробормотал Вязовнин.
— Я вам говорю: разбойник, разбойник как есть. Ему только с кистенем по дорогам ходить. Я, право, не понимаю, чего полиция смотрит. Ведь этак наконец по миру от него пойдешь, ей-богу!