Тут вскипел священник Сучинка:
— По тому времени изречение было мудрым. Может быть, сейчас это изречение и потеряло свое значение, но принадлежало оно самому святому Иштвану. Что же касается меня, то я не сторонник этого изречения, ибо утверждаю лишь то, что и с годами не теряет силы. Первые Арпады, вне всякого сомнения, в течение определенного времени говорили по-словацки. Названия городам мог давать народ, а имена своим детям при крещении все же выбирали лишь сами родители. Князей называли по-словацки — Бела, а ведь Бела не что иное, как словацкий перевод латинского «Альберт»; alba eguale, то есть белый, по-словацки — Бела.
Жига еще больше рассвирепел.
— Надо бы запретить вам, попам, переводить бумагу и чернила, иначе вы все исказите! Бедная наша история! Как ее изуродовали еще в самом начале, когда ею занимались вы, попы! Короля Кальмана * за то, что он боролся с суеверием и насаждал просвещение, оклеветали, объявив его горбатым.
— Вы протестант, господин студент? — спросил священник.
— Убежденный.
— Тогда все понятно.
— Разумеется, вам понятно и то, — презрительно заметил Жига, — почему попы сделали Кальмана горбуном?
— Ну, если вы считаете, что это неправда, то докажите, что у него была прямая спина.
— Ясно и без доказательств. Будь у него такой физический недостаток, его никогда не избрали бы предводителем крестоносцев. Ведь в те времена только физическая сила и мужественная внешность могли импонировать войскам. Да, много воды утекло с тех пор, и все же Евгения Савойского император долгое время не хотел принять в армию потому, что принц был уродлив. Просто невероятно, что историки лишены элементарной логики и до сих пор принимают всерьез глупые поповские измышления.
— Вы, молодой человек, большой враг духовного сословия!
— Я враг семинарий, потому что они воспитывают вас лицемерами.
— А я враг светских школ, потому что они вас воспитывают грубиянами.
— Это что, намек?
— Как вам будет угодно.
— Я попрошу…
Спорщики, как два петуха, готовы были вцепиться друг в друга. Глаза попа метали молнии, губы дрожали (безусые губы часто многое выдают). Бернат просто кипел от негодования и с трудом сдерживал свой гнев. В этот момент в комнату на цыпочках вошел гайдук Гергей и, наклонившись к священнику, прошептал ему на ухо:
— Уже начинается. Вас ждут.
Гневные искры мгновенно погасли в глазах попа, он побелел как полотно, поднялся и торопливо вышел вслед за слугой.
Жига очень удивился. Начинается? Что может начинаться? Все в этом доме окутано какой-то таинственностью. Всюду тайна! Таинственно шелестит листва деревьев; тайна витает в воздухе, в сизом дымке, поднимающемся из маленькой трубы домика, где живет садовник.
«Эх, глупости! Все это плод воображения, — успокаивал себя Жига. — Интересно все же, где пропадает Янош? Что они с Дёри могут обсуждать так долго? Не пойти ли за Яношем?» — подумал он, но тут же отказался от этого: неудобно врываться и мешать разговору, когда тебя не звали.
Он посидел еще немного на террасе, ожидая, не придет ли кто. Но в доме было тихо и безлюдно. От домика садовника потянуло отвратительным запахом. Что за черт?
Жига подошел к домику и увидел расставленные на подоконнике длинные стеклянные трубочки. «Ага, вот в чем дело, — топят сало для свечей».
Стеклянные трубки с узким отверстием с одного конца, через которое пропускается фитиль, заполняют растопленным салом. Сало застывает, и свеча готова. Словом, все это было довольно примитивно. Но наши предки, впервые увидев такое изобретение и узнав, что оно принадлежит некоему поляку Каминскому, восхищенно говорили: «Вот это голова!»
Трубочки выносила из дома маленькая дочка садовника и так как все не умещались на подоконнике, девочка клала их прямо на землю у стены.
В стороне сидела белая мохнатая собака и с философическим спокойствием взирала то на стеклянные трубки, то на человека который, лежа на разостланной шубе, грелся позади дома на солнце и закусывал свиным салом.
Смотрела, смотрела собака и никак не могла понять, каким это образом сало, поглощаемое человеком, вновь появлялось в стеклянных трубочках (желтоватая жидкость в трубочках, остывая, на глазах становилась белой и приобретала аппетитный вид сала). Это чудесное превращение казалось собаке непостижимым. Охваченная недоумением, она поводила мордой из стороны в сторону, напоминая суетливого дирижера. Собака была настолько погружена в созерцание этих странных вещей, что даже надоедливые зеленые мухи, жужжавшие вокруг, не могли отвлечь ее от этого занятия.