— А что это за село? — спросил граф.
— Оласрёске.
Бутлер вздрогнул, но ничего не сказал: он не любил проявлять свою слабость перед слугами. Безразличным взглядом, казалось, он окидывал знакомые ему издавна места.
Да, это Рёске. Он узнает его по колокольне, по холмам…
Печальные мысли снова охватили его, и он поднял голову лишь в тот момент, когда экипаж подъехал к воротам трактира и остановился под навесом. Все здесь было по-старому: навес, подпорки, курятник, даже цыплята бегали по двору мимо поленницы дров — точь-в-точь такие же, как те, которых поразил пращой гимназист в тот достопамятный день.
Но сейчас под навесом стоял еще один крытый экипаж; лошади были выпряжены, только хомут, висевший на дышле, и привязанные позади повозки мешок с овсом да пучок сена свидетельствовали о том, что в трактире остановился какой-то проезжий.
Жив ли еще наш честный Дёрдь Тоот? Еще бы, конечно, жив!
Бутлер торопливо пересек двор по вымощенной кирпичом дорожке, вошел в дом и невольно отпрянул, потом все его существо охватила лихорадочная дрожь: посреди комнаты, за красиво убранным столом, одиноко сидела Пирошка Хорват и чистила ножом яблоко.
— Ах, Бутлер! — пролепетала чуть слышно Пирошка; нож и яблоко выпали у нее из рук, а глаза неподвижно остановились на двери, словно взору ее предстало какое-то видение.
Наступила гробовая тишина, лишь было слышно, как жужжала оса, кружась над блюдом с фруктами. Она не отважилась сесть на сладкие плоды и только вилась, кружилась, опьянев от их аромата.
Бутлер тоже не отваживался приблизиться к Пирошке. Он не отрываясь смотрел на ее милое личико и чувствовал, что не может пошевелиться.
— Вы испугались меня, — проговорила с упреком Пирошка. — Вы даже не хотите подать мне руки?
— О, простите! — смущенно пробормотал Бутлер срывающимся голосом. — Но это так неожиданно… так неожиданно…
Он подошел ближе и пожал протянутую ему девушкой руку. Кровь заиграла в нем. Какая-то сладкая истома разлилась по всем его жилам и нервам, словно он опустил руку в мягкое и теплое гнездо.
— Боже мой, как вы изменились! — вздохнула Пирошка и потупила свои прекрасные глаза.
— На мою долю досталось много забот, — с грустью ответил Бутлер.
— Вы могли бы сказать «на нашу долю», — мягко поправила его Пирошка.
Ее лицо запылало девичьим румянцем, хотя за несколько мгновений до того на нем лежала печать увядания. Правда, она была красива и такой, может быть, даже красивее. Сейчас же вместе с румянцем к ней, казалось, возвращалась юность. Через открытое окно в комнату проникал ветерок, он ласково обвевал Пирошку, но не мог охладить вспыхнувшего в ней пламени.
Наступило неловкое, но вместе с тем сладостное молчание. А ведь наша придворная дама была известна в Вене искусством поддерживать легкий и остроумный разговор; французский посол, частый посетитель Марии-Луизы, однажды сказал о Пирошке: «Если б она заговорила со сфинксом, и тот принялся бы оживленно болтать с ней». Она держалась удивительно непринужденно и естественно, и каждое ее слово было согрето каким-то особым теплом искренности и приветливости. Но сейчас разговор никак не клеился. Сейчас они были одни, наедине друг с другом, у обоих накопилось столько невысказанного, но ни тот, ни другой не знали, с чего начать.
— Какая хорошая сегодня погода.
— Да, это верно.
— Вы даже не присядете?
— Благодарю, если позволите.
— Как странно, что мы здесь встретились.
— Люди могли бы подумать, что мы сговорились.
Вот какими банальными словами обменивались они после стольких лет разлуки! Как это ни было удивительно, они ничего не могли с этим поделать. Таков закон природы. Большие чувства таятся глубоко, их не следует искать на поверхности. Сладкий сок нежных, нестойких плодов и ягод — земляники, черешни, малины — выступает наружу при малейшем прикосновении к ним; те же плоды, которым дано жить дольше, заключены провидением в прочную оболочку. А вот орехи — так те укрыты даже двойной оболочкой, и их сначала нужно расколоть.
— Куда вы направляетесь, Пирошка?
— Я еду домой из Патака… приходится объезжать разлившиеся реки.
— Мы тоже когда-то часто ездили по этим местам.
— Лучше бы вы не ездили здесь никогда.
Это были первые слова, возвращавшие их к прошлому. Казалось, они даже испугались этих слов, хотя ждали и желала их. Снова наступила тишина, но только на мгновенье.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ