Безопаснее было отступить в стоходские болота и там выуживать поэтическую истину. Но истины в «Августе 1914» не оказалось.
Невозможно и предположить, чтобы продукцию такого качества, как «Август 1914», мог в нынешнем или прошлом веке доставить в редакцию любого журнала мира — и роман примут к печати. За два века такого слабого произведения не было, наверное, в мировой литературе.
Правда, на этих двухстах с чем-то страницах лежит знакомый, истинно солженицынский штамп: «Часть 1-я».
Дескать, все исправлю во второй части. Все, что пишет С<олженицын>, по своей литературной природе совершенно реакционно.
Общая тетрадь зеленого цвета. На обложке надпись: «I Солженицын» (47 л.)[389].
Г<осподин> Солженицын,
я охотно принимаю Вашу похоронную шутку насчет моей смерти. С важным чувством и с гордостью считаю себя первой жертвой холодной войны, павшей от Вашей руки.
Если уж для выстрела по мне потребовался такой артиллерист, как Вы, — жалею боевых артиллеристов.
Но ссылка на «Литературную газету» не может <быть> удовлетворительной и дать смерть. Дают ее стихи или проза.
Я действительно умер для Вас и Ваших друзей, но не тогда, когда «Литгазета» опубликовала мое письмо[390], а гораздо раньше — в сентябре 1966 г.
(В Солотче Шаламов гостил у Солженицына осенью 1963 г.)
И умер для Вас я не в Москве, а в Солотче, где гостил у Вас и, впрочем, всего два дня, я бежал в Москву тогда от Вас, сославшись на внезапную болезнь.
По возвращении в Москву я немедленно выкинул из квартиры Ваших друзей и секреты <...>.
Что меня поразило в Вас — Вы писали так жадно, как будто век не ели и <нрзб> было похоже разве что на глотание в Москве кофе. <...> По Вашей просьбе я прочел за три ночи <...> тысячи стихов и другую прозу <...>.
Ваше чрезмерное увлечение словарем Даля принял просто за шутку, ибо Даль — это Даль, а не боль <...>.
Я подумал, что писатели <нрзб> разные, но объяснил Вам о методах своей работы.
— Вы знаете, как надо писать. Я нахожу человека и описываю его, и все.
Этот ответ просто вне искусства <...>
Поэзия — вся в языке, вся непереводима.
Прозу-то нельзя перевести.
Оказывается, главная цель приглашения меня в Солотчу не просто работать, не скрасить мой отдых, а «узнать Ваш секрет».
Дело в том, что, кроме «превосходных романов, отличных повестей, <со> стихами — плохо».
Вы <их> написали невообразимое количество, просто горы. Вот эти-то стихи мне и довелось почитать в Солотче еще две ночи, пока на третье утро я не сошел с ума от этого графоманского бреда, голодный добрался до вокзала и уехал в Москву. <...> Там не было стихов.
Тут я должен сделать небольшое отступление, чтобы Вы поняли, о чем я говорю.
Поэзия — это особый мир, находящийся дальше от художественной прозы, чем, например, <статья по> истории.
Проза — это одно, поэзия — это совсем другое. Эти центры и <в> мозгу располагаются в разных местах. Стихи рождаются по другим законам — не тогда и не там, где проза <...>. В поэме Вашей не было стихов. <...> Конечно, давать свои вещи в руки профана я не захотел <...>.
Я сказал Вам, что за границу я не дам ничего — это не мои пути <нрзб>, какой я есть, каким пробыл в лагере.
Я пробыл там четырнадцать лет, потом Солженицыну... <нрзб>
Колыма была сталинским лагерем уничтожения, и все ее особенности я испытал сам <...>.
Я никогда не мог представить, что после XX съезда партии <появится> человек, который <собирает> воспоминания в личных целях. <...>
Главная заповедь, которую я блюду, в которой жизни всех 67 лет опыт — «не учи ближнего своего».
О работе пророка я тогда же Вам говорил, что «денег тут брать нельзя» — ни в какой форме, ни в подарок, ни за <слово>. <...>
Я считаю себя обязанным не Богу, а совести и не нарушу своего слова, несмотря на особые выстрелы пиротехнического характера. <...>
Я не историк, свои сборники почитаю ответом. Я не умер, для меня честнее <...> рассказы, стихотворения.
Я буду художником. <...> Мне дорога форма вещи, содержание, понятое через форму. <...> Вы никогда ничего не получите. <...>
И еще одна претензия есть к Вам, как представителю «прогрессивного человечества», от имени которого Вы так денно и нощно кричите о религии громко: «Я — верю в Бога! Я — религиозный человек!»
Это просто бессовестно. Как-нибудь тише все это надо Вам <...>.
Я, разумеется, Вас не учу, мне кажется, что Вы так громко кричите о религии, что от этого будет <внимание> — Вам и выйдет у Вас заработанный результат. Кстати — это еще не все в жизни. <...>
390
По поводу письма В. Шаламова в «ЛГ» 23.02.72 с протестом против зарубежных публикаций его произведений в политических целях без согласия автора, в разрозненном виде и произвольной композиции Солженицын в своей книге «Бодался теленок с дубом» (опубл. 1975) высказался весьма резко: «Варлам Шаламов умер». Неотправленное письмо Шаламова является ответом на эту жестокую реплику бывшего «брата», адресованную больному и бесправному человеку. При этом сам А. С. выступал с отречениями от публикации за рубежом своих произведений («ЛГ», 1968, № 20).