«Девушка перечитала только что созданное ею письмо».
Лучше избегать такой ответственности терминологии. Слова «работа» в произведениях достаточно.
Тем более, что речь как раз идёт о вещах и людях (в большинстве случаев), очень далеко отстоящих от большого искусства.
«Творчество рабочих поэтов завода Шарикоподшипник» — это слишком, чересчур.
Надо назвать сборник: «Стихи и рассказы рабочих поэтов», даже «Литературная работа молодых поэтов», но не «Творчество».
Я требую уважения к слову «Творчество». Предпочёл бы обходиться без этого слова в ряде примеров.
«Просмотров» в поэтике, в литературном деле много, и пример с «творчеством» не единичен.
Применяют очень широко — до газетных заметок включительно — слово творчество. В то же время наше литературоведение боится слова, которое тесным образом связано с понятием творчество.
В «Кратком словаре литературоведческих терминов» Тимофеева и покойного Венгрова — вовсе нет слова «гений». В самом деле — зачем в искусстве слово «гений»? Никаких гениев не бывает (так шепчет словарь вам на ухо).
Неудачно также слово «цикл» применительно к стихам. А чем заменить это слово?
Ещё можно принять цикл повестей Лермонтова «Герой нашего времени», «Окуровский цикл» произведений Горького, можно даже «Стихи о Кахетии» Тихонова назвать циклом, но называть циклом стихотворений любую подборку любых стихов поэта в любом журнале только потому, что это — подборка, — конечно неверно, неправильно.
«Цикл» — это тоже была «новинка» для меня при возвращении в Москву.
Название въелось в стихотворный опыт, срослось с языком.
И это название — после больших сомнений, отыскания других вариантов, закрепил Пастернак в своём великолепном стихотворении «Ева».
У Пастернака были большие сомнения, прежде чем он вернулся к этому, первому варианту строфы.
В поэзии есть стихи и не стихи. Нет стихов более квалифицированных и менее квалифицированных.
В искусстве «нехудожественное» значит «антихудожественное».
Это и есть закон «всё или ничего» применительно к искусству. А ведь это (и есть) «что-то», что называется поэзией и чему в сущности нет названия. Но название может быть найдено, и все, например, определения, как (бы) они ни (были) названы, все служат одной цели — постижению тайны искусства.
За последние годы вышло много литературно-грамотных книжек. Любителей поэзии много.
Большинство стихов этих не являются настоящими стихами. В стихах должно быть чуть-чуть побольше судьбы.
Много стихов книжных, и я думаю, работнику редакции непросто объяснять какому-либо молодому автору, чего именно не хватает в его книжных стихах.
Вообще говоря, я лично не представляю, какие логические обозначения нужны для разбора стихотворения автора. Как должен быть мотивирован отказ. Существуют ли убедительные формы отказа? Грамотных статей очень мало. За все последние годы лучшей была статья Коржавина в «Новом мире»[85] несколько лет назад.
Мы очень мало обращаем внимания на «книжность» поэзии.
Между тем это недостаточно серьёзно. У больших поэтов книжность — ярчайшие представители книжного стиха Мандельштам и Цветаева — но у них у обоих сквозь книжность так ярко проступает судьба, так ярко чувствуется боль, что даже сам уход в книжность кажется стремлением защититься от этой боли.
Книжный ли поэт Пастернак? Поздний — безусловно не книжный. Но и в раннем Пастернаке яркости чувства, видения мира, (вопреки <нрзб> я считаю термин «видение» в высшей степени удачным) свежести наблюдаем то самое, что В. М. Инбер называла когда-то «неутомлённым глазом», всё это в высшей степени живо и в существе своём вовсе не книжно.
Однако существовало и другое мнение.
Я, например, беседовал с одним не то историком, не то археологом:
— Нет, не хвалите Пастернака. Это — не то. Там географию надо знать.
— Какую географию?
— Ну, Анды там всякие, Кордильеры.
Я вспомнил. Действительно у Пастернака в «Сестре моей жизни» были строки:
Книжность у больших поэтов преодолевается — у Мандельштама, Цветаевой — тем, что для обоих поэзия была судьбой, и это ярко выражено в каждом стихотворении.