— А почему же я этого не знаю? — спросил Бирк, который всегда удивлялся тому, что другие знают больше него.
Шаттих снисходительно заметил:
— Да, ты не Эдисон, что и говорить.
— В самом деле? — спросил Бирк. — Ну, вы еще увидите — на собственной шкуре почувствуете, — загадочно бросил он, что-то отыскивая глазами в глубине комнаты.
В то же мгновенье его дочь отошла от окна и стала впереди стола, заслонив его собою. Шаттих подошел к ней.
— А вы как, фрейлейн?
Но тут он узнал ее.
— Ах, это вы, замужняя! А я все никак не мог разглядеть вас. Очень рад.
Он взял Марго за руку и потянул к себе, стараясь отвести ее от стола, но добился только того, что она вместе с ним обошла стол и заслонила его с другой стороны. Шаттих, будто не интересуясь ничем посторонним, продолжал говорить, обращаясь то к Бирку, то к его дочери.
— В молодости я часто впадал в угнетенное состояние, — сказал он первое, что пришло ему в голову, — и жизнь была для меня сплошным мученьем. Однажды я даже провалился из-за этого на экзамене. Помнишь, старина? Но возраст, сударыня, и, разумеется, успех дают человеку ощущение твердой почвы под ногами.
Он пытался теперь удержать Марго на месте и обшарить взглядом все позади нее. Но и это не вышло. Шаттих продолжал говорить, словно ничего не замечая:
— Вот, например, мой Союз по рационализации Германии, старина. Он снова поставит меня во главе правительства — это уже вернее верного. Для чего же он тогда и создан! — заявил он с ошеломляющей откровенностью, все еще пытаясь добраться до стола.
Но Марго нельзя было ошеломить, потому что она вообще не слушала этого пожилого господина.
— Сударыня! — совсем неожиданно отчеканил тот. — Я всегда добивался, чего хотел.
И внезапным быстрым движением схватил сверток.
— Яйцо? — спросил он, взвешивая его в руке. — Шоколадное яйцо. И наверное с начинкой. Увесистое! А чем оно начинено?
— Это игрушка для моего ребенка. — Марго произнесла эти слова торопливо, одним дыханием; она умоляла. Именно поэтому Шаттих не сразу вернул сверток. Он слегка подбросил его и подхватил вместо Марго, которая от страха не могла поднять руки.
Шаттиху был непонятен этот испуг, эта бледность; повернувшись к Бирку, он посмотрел на него с тупым удивлением. Но и здесь его встретил холодный отпор. Во взгляде «старины», следившего за его руками, мелькнуло что-то неприязненное, чуть ли не зловещее. И бывший канцлер с содроганием подумал, что даже те люди, которых меньше всего страшишься, могут оказаться опасными. Поэтому он сразу перестал играть свертком. Марго свободно взяла его из рук Шаттиха и спрятала.
— Тебе-то хорошо, старина, — вдруг ни с того ни с сего заявил Шаттих. И тут же объяснил: — У тебя не может быть такой уймы врагов, как у меня. Кто только не мечтает о моем падении! — сказал он интимно. — Даже священник церкви святого Стефана, которому я запретил будить меня своим трезвоном в шесть утра. Чтобы удержаться на посту, нужны успехи и успехи. Концерну надо все время подкидывать новые дела, а не то тебя рассчитают без предупреждения, как какую-нибудь мелкую сошку. Надо уметь вовремя учуять новое изобретение, если оно сулит доход. Вот какие требования к нам предъявляют. — И помолчав: — Но это уж не твоя забота. — Шаттих взялся за шляпу. — Теперь тебе надо думать об одном: как поскорее выздороветь. А ведь я бы и сам не отказался полежать вот так.
— Когда есть деньги, это очень просто устроить, — возразил Бирк.
Шаттих недоверчиво покачал головой.
— Не хочешь же ты сказать, что думаешь о деньгах именно сейчас, лежа в постели. Да ты, счастливчик, никогда в жизни о них не думал.
— Я подумал о деньгах, которые потерял по твоей милости.
Бирк сказал это без малейшего смущения. Должно быть, у него был жар. Шаттих удивленно вздернул брови.
— По моей милости? Не расстраивайся, дружище. Порадуйся лучше, что в нынешние шаткие времена у тебя нет денег. Ведь у нас они тоже временно, так сказать — до востребования. И все мы живем в вечном страхе! Эта алчность масс! Москва! Экономический кризис!