— Ты можешь разбиться, конечно, — заметил он как-то.
— Но ведь опасности… — начала она.
— …грозят нам со всех сторон, — закончил Эмануэль.
Они почти обо всем были одного мнения — она, ее братья и сестры, ее друзья. Несмотря на протесты Бирка, все они считали, что семнадцатилетний Эрнст может спокойно оставаться в механиках. Незачем ему идти в инженеры, а потом учиться еще и еще, как желал отец: какой от этого толк? Пусть научится ремонтировать автомобили и самолеты, а за работой дело не станет. Чего стоит одна уж Компания воздушных сообщений! Начнешь с ремонтной мастерской, а там, гляди, при удаче и фабрику откроешь. А тот, кто много и долго учится, непременно попадет в кабалу, как папа, и пребудет в ней до конца дней своих. Эрнст как ни старался, никогда не мог отмыть дочиста свои пальцы. Он вечно что-нибудь мастерил, прерывая работу лишь для того, чтобы поесть или отправиться на стадион. А когда не держал в руках инструмента, буравил глазами воздух.
Эрнст горячо любил своих старших сестер. О своих чувствах к Сузанне он не задумывался, она была его сверстница и такое же, как и он, юное рабочее животное. На Ингу и Марго Эрнст взирал из-под своих сросшихся черных бровей, как на некую недоступную красоту. Они были для него олицетворением всяческой романтики. Марго он видел в своих мечтах пилотом, первой классной кадровой летчицей Компании воздушных сообщений. А Инга, будь на то его, Эрнста, воля, должна выйти за первейшего человека, знаменитость своего времени — боксера Брюстунга.
Эрнст включил электричество и поставил вскипятить воду для кофе. В ожидании, пока все приведут себя в порядок, он вышел на кухонный балкон, рассчитывая увидеть внизу в парке боксера. Влюбленный Брюстунг пользовался услугами юноши, чтобы узнать, где можно будет в воскресенье встретиться с Ингой. Сама она давала ему не всегда верные сведения. До сих пор он ухаживал за ней без какого-либо видимого успеха.
В тихом парке Монбижу юный Эрнст не обнаружил ни души. Зато на террасе четвертого этажа стояла молодая горничная госпожи Шаттих. Она прислонилась к древку черно-бело-красного флага{3}, который всегда развевался здесь по воле Шаттиха: пусть себе любуется гуляющая в парке публика. Фасад, выходящий на Сенной рынок, Шаттих предоставил увенчать флагом своему жильцу Бирку, снимавшему квартиру на самом верху, и поэтому на крыше с молчаливого согласия Шаттиха утвердились черно-красно-золотые{4} цвета: этим как бы устанавливалось равновесие, и с бывшего рейхсканцлера снималась всякая ответственность.
Господа на четвертом этаже проспят по крайней мере еще два часа. Иначе Мариетта не дерзнула бы так открыто флиртовать с Эрнстом. Ведь она заняла позицию прямо против спальни своей хозяйки. В третьем этаже помещались парадные комнаты, а во втором — контора. В задней части дома был расположен высокий, в два света, конференц-зал, всеми окнами выходивший в сад. Крыша этого зала и была террасой с тем самым флагом, к древку которого прислонилась горничная. К залу примыкала особая лестница, кончавшаяся со стороны террасы.
Этой стезей хаживал и Шаттих, и, разумеется, не всегда с ведома своей супруги Норы. Сюда-то и пыталась Мариетта завлечь приглянувшегося ей мальчика. Она достала ключ, будто собираясь открыть небольшую дверь в стене, за которой кончалась лестница, а другой рукой показала, как легко к ней спуститься.
Он и сам это знал и даже проверил, но только в ее отсутствие. Пока она старалась приманить его игрой лица и жестами, он оставался серьезным, почти хмурым. Он мысленно видел себя вместе с нею в роскошных, сверкающих огнями залах главного директора, на огромных шелковых диванах. Эта перспектива не слишком опьяняла юного механика, но и не очень его пугала. Он деловито соображал, что сулит ему такая возможность. Тем не менее сердце у него забилось сильнее, и девушка это знала. Она посмеялась над ним. И даже скорчила озорную гримаску.
— А я все вижу, — произнес чей-то высокий голос, и вдруг она увидела боксера Брюстунга. Он стоял в аллее парка, скрестив руки на груди.
Горничная Мариетта и ему состроила рожицу, а затем скрылась в квартире Шаттиха, но на прощанье успела шепнуть Эрнсту, задрав голову вверх:
— После обеда в три.
Мариетта была уверена, что он ее понял.