— Ты не туда смотришь: ботинки рядом, — шепнул Курт.
— Обувной отдел во втором этаже, — сказала Мария так же тихо. — Я знаю точно.
— Итак…
Они снялись с места и пошли дальше, увлекаемые толпой. Они шли молча. Только когда они свернули в переулок, Мария сказала:
— Ребенка я отдам пока тебе. Подожди меня здесь.
— Нет. Лучше, чтоб нас больше не видели вместе. Когда ты потом выйдешь из главного подъезда, ты приметишь в толпе мой светлый костюм, конечно со спины. Но у меня глаза на затылке, и то, что ты уронишь, попадет в надлежащие руки. Ну, желаю успеха!
Он съежился за выступом, пока она проходила мимо. Приглушенно крикнул ей вслед:
— Только не двухцветные!
Мария оставила ребенка у бедной женщины, у которой когда-то квартировала, пока искала работу. Ребенок связал бы ей руки в том деле, которое ей предстояло; да и не следовало ему при этом быть. Курт не показывался. Под вечер, когда на улицах давка, Мария вошла в магазин и поднялась по лестнице. Она не волновалась и думала только о том, что было бы хорошо, если бы ее не успели приметить. Это невольно создавало торопливость и мешало действовать осмотрительно. Вдобавок Мария тревожилась еще и о том, чтобы ей не попался слишком малый размер.
На ее пальто заметна была только небольшая выпуклость: можно было подумать, что это просто рука оттопыривала карман. Тем не менее какая-то молодая девушка вдруг заговорила с ней — девушка не старше Марии, и тон у нее был не враждебный, однако от сказанных ею слов Мария похолодела. Она уже успела выйти на лестницу, толпа несет ее вниз, сейчас все будет позади!
— Я вас понимаю. Положите потихоньку ботинки обратно, тогда я ничего не заявлю, — услышала Мария; только она одна и могла услышать это.
Сама того не ожидая, она нагнулась и прошмыгнула у людей между ногами. Задыхаясь, достигла она главного подъезда; она уже различала светлую спину Курта, увидела в боковом зеркале, что и он ее заметил. Она выронила ботинки. Секундой позже на плечо Марии легла рука.
— Ступайте со мной! — Это была уже не дружелюбная молодая девушка, а нечто вроде жандарма в юбке. — Давайте сюда ботинки!
Мария не стала утверждать, что никаких ботиноку нее нет, но просто дала ощупать себя жестким ладоням.
— Все-таки вы их взяли. У нас есть свидетели. Послушайте, барышня, вам теперь все равно, а к продавщице отнесутся снисходительней, если вы сознаетесь, куда вы дели ботинки.
Мария подумала о приветливой молодой девушке и сказала:
— Когда вы меня схватили, я их с перепугу бросила.
Сыщица улыбнулась: теперь у нее по крайней мере было признание. А ботинки? Их подобрали — сообщники ли воровки, или так кто-нибудь.
— Любой прохожий, даже и не причастный к делу, также свободно мог их подобрать, — объяснила полицейскому сыщица, передавая ему Марию.
Сегодня было слишком поздно вести ее к мировому судье. Мария провела ночь в полицейской камере. Курт сидел в поезде и ехал в Берлин. Ее ребенок спал у бедной женщины. Перед Марией вставали угрозы, страшные и неясные, всю беспокойную ночь.
Судья приговорил ее к четырем неделям отсидки. Ей не пришлось разъяснять подробно свой поступок — и почему именно мужские ботинки. Ее тут же отпустили на волю с указанием вернуться пока на работу. Но она пошла к своему ребенку, и когда увидела его опять, спокойно заснула. Она проспала вечер и всю ночь. Утром бедная женщина еще дала им обоим молока и кофе, а потом они должны были уйти.
У Марии не было денег на обратный билет, но если б и были, ее, как осужденную воровку, хозяин вряд ли принял бы назад. Она знала, что он уже не раз поступал иначе, чем она могла от него ожидать; но такой снисходительности она и сама не желала — от старика еще меньше, чем от чужих. А где нашлась бы для нее другая работа, если здесь, в городе, она ничего не нашла и раньше, когда никто не мог вмешаться и увести ее в тюрьму отбывать наказание, — и тогда у нее не было на руках ребенка, которому она должна добывать пропитание. А ребенка она хотела оберегать, хотела любить.
Марии сразу стало ясно, что выхода нет. Она поймана. Стены ожидавшей ее тюрьмы не были крепче и неподатливей этих открытых улиц и всех этих людей. Она сняла пальто, чтобы потеплей закутать ребенка: февральское утро казалось ей как никогда суровым. Она проходила мимо бульваров, где однажды поздним летом провела ночь. Неужели к концу дня она должна лечь тут на скамье со своим младенцем? Должна ждать, пока он не натает громко плакать от голода и стужи? А когда ее отведут в тюрьму, что станется с ним? Его отняли у нее! Отняли у воровки Марии ребенка!