— Сложись соответственная конъюнктура, Викки меня погубит, — отчетливо проговорил он, широко раскрыв глаза. Но он поспешно отстранил видение и показал свои содержавшиеся в образцовом порядке зубы. — Вздор! Конечно, вздор!
Мария чувствовала, что ирония его была тем глубже, чем легче был его тон.
— Заметь себе, милочка, обычно человек только потому не совершает преступления, что умирает, не успев его совершить. Преступление, если бы мы до него дошли, явилось бы наиболее полным выражением нашей личности. Кто мог бы до него дойти? Я? Возможно; но я скорее только допустил бы, чтобы оно было совершено другим. Викки и ее любезный братец? Безусловно! От них всего можно ожидать. И это больше имеет значения, чем смуглая кожа, понимаешь?
Неужели он успел побывать у шкафчика с ликерами, когда Мария отвела от него глаза? Или перед ней сумасшедший? У Марии все чаще создавалось впечатление, что люди в сущности все ненормальны. Держат себя в руках, пока с них не спускаешь глаз. А в одиночестве, вероятно, прыгают через кресла или делают осторожные попытки повеситься. Перед ней этот толстый человек вел себя так, точно был наедине с собой. Мария тоже перестала на него смотреть, она отвела глаза и глядела на свою работу. Она только слышала его слова:
— Здоровье — величайшее благо. Учитывая это, я должен был бы, собственно, объявить жестокую войну своей проклятой терпимости ко всему больному и преступному… — Он сделал паузу. — Вот сидит женщина из Гольштинии, белокурая от природы; при наличии всех прочих признаков это называется: «северный тип». Какое могла бы она совершить преступление, чтобы полностью выразить себя? — Снова пауза. — Это кроется и в нас, здоровых людях. Нужно только подойти поближе. Остерегайся своей симпатии к Викки!
Он говорил теперь негромко: уже начинался отлив. Мария все-таки понимала, и как ни пренебрежительно она относилась к тому, что слышала, к этому человеку, который был никакой — ни дурной, ни хороший, — у нее мурашки побежали по спине. Еще не прошло это чувство, как Мария заметила, что из передней кто-то входит. Когда она подняла глаза, гость уже стоял в комнате. Мария выронила из рук работу: внутренне, всем своим существом, она старалась спрятаться. А Бойерлейн — как раз наоборот.
— Ага, господин Кирш! — весело воскликнул он.
Адвокат одним взмахом отмел все необычное. Разговоров с самим собой, таких, какие только что происходили здесь, типичный средний человек, шагавший по комнате, никак не мог бы вести. С протянутой рукой он шел навстречу комиссару по уголовным делам.
— Что у вас новенького?
Два широкоплечих, грузных человека поздоровались.
— Хотите выпить? — спросил один.
Другой ответил:
— С удовольствием. Вы тоже потянетесь к рюмочке, когда я расскажу вам кое-что.
— Как? Опять насчет пропавшего синего камня? По-моему, из этого случая ничего больше не выжмешь.
— У меня другое впечатление. С камня он, вероятно, только начал.
Хозяин подал ликеры. Пришлось принести их сюда в комнату, так как Кирш, несмотря на повторное приглашение, не уходил отсюда. Мария явственно ощущала, как он мерит ее взглядом.
— Выкладывайте! — настойчиво потребовал Бойерлейн, когда оба выпили.
— Ваш шурин опять живет у Адели Фукс.
— Насколько мне известно, он живет у меня!
— Так вы заблуждаетесь. — Кирш понизил голос. — Он там каждую ночь, и от этого у него не делается несварение желудка. Потому что за стеной лежит супруг и умирает. Вернее, в той же комнате: дверь снята.
— Но не думаете же вы…
Шепот смолк.
— Я никогда ничего не думаю, — твердо сказал Кирш. — Я знаю, — подчеркнул он, — что пять дней тому назад этот человек вернулся из поездки в добром здоровье и что мы вскроем его, как только он умрет.
Бойерлейн, видимо, раздумывал…
— Невозможно, — решил он. — Подозрение повело вас по ложному следу. Так далеко мальчик еще не зашел. До этого и женщина не довела бы его. Можете мне поверить. Я женат на его сестре, а они близнецы. — Он прошептал: — Уйдемте подальше! Разве домашняя портниха должна все это слышать?
— Ей тоже невредно послушать, — сказал уголовный комиссар.
После этих слов Мария вынуждена была поднять на него глаза, ничего другого ей не оставалось: слишком явственно чувствовала она, что он ее узнал, несмотря на ее косметическое преображение, — узнал и вспомнил. В своем воспоминании он стоял, как некогда, на том сыром поле. Курт принимал его приказы в боязливой позе, лишь постепенно переходившей в дерзкую. Мария между тем работала, но и за нею наблюдали. Так было тогда. И, вернувшись в настоящее, Кирш уже знал, кто она такая. Он ей даже кивнул!