Посетители верят в ее успех, потому что она хорошо его разыгрывает, но кроме того, они благоволят к владелице нескольких процветающих заведений. Адели Фукс принадлежит еще один бар в Луна-парке и один в провинции, — и все это она основала сама совместно с ныне покойным Отто Швандером, который любил наряду с ней и других женщин; но Адель была незаменима в деловом отношении, а значит и во всяком другом. Она даже питала к нему искреннее чувство и, возможно, хотела бы остаться ему верной до конца жизни, так как влечения сердца, как и все другие, нужно в конечном счете упрощать. Но, к сожалению, сам Швандер не хотел угомониться. Он, казалось, не мог расстаться со своей бурной молодостью. Поговаривали даже, что он сидел однажды в тюрьме за сводничество.
Он никогда не был на Адели женат. В то время как она из-за этого должна была с годами становиться все более бдительной, ее ненадежный сожитель щедро расточал свои чувства, и, наконец, она устала даже ревновать. Не без удовлетворения замечала Адель, что Отто стал быстрее поддаваться алкоголю, чем она. Он еще мотался между своими барами, когда она внутренне подготовилась вести берлинское предприятие десять лет после его смерти. Два других она решила закрыть, потому что не могла одна за всем присматривать, а преемник Отто, решила она, будет стоять в стороне от дела. После нескольких попыток сойтись с другими молодыми людьми Адель остановила выбор на Курте.
Швандер смотрел сквозь пальцы на их связь. Бодрясь перед своим персоналом, он сам, однако, больше думал о смерти, чем о ночной жизни. У него под конец появился углубленный взгляд — странно углубленный на лице ресторатора; но его сожительница об этом не задумывалась. Когда, воротившись из последней своей поездки, он слег, ему было ясно, почему Адель его подбадривает, убеждает легче относиться к припадку. Ей не хотелось приглашать врача и еще меньше — нотариуса; его доля в деле должна была перейти к пережившему компаньону. Он, впрочем, никогда не стал бы этого менять, — даже после того как Адель поселила Курта в их доме да еще нарочно выставила дверь в комнату мужа. Он знал: оставшись, наконец, победительницей, Адель мстит за все унижения, которым он, бывало, подвергал ее, а теперь если не раскаивался в том, то все же сознавался. Кроме того, она поддавалась страху, и, пользуясь этим, умирающий еще сохранял над нею власть.
Умирающий ресторатор все глубже и неудержимей уходил в мысль: «Меня больше не будет!» Ему безразлично было, что по ту сторону снятой двери страх судорожно цепляется за легкомыслие. Если бы напряженная дума о вечности оставляла ему досуг или если бы это стоило труда, он предостерег бы несчастную Адель и даже отсоветовал бы несчастному Курту. Ничего доброго нельзя было ожидать для этой пары. Адели так долго приходилось сгибаться, и теперь она хотела, наконец, повластвовать. «Не сможет она действовать иначе, как держать нового мужа в скучной зависимости — она всегда во власти коварных нравов и обычаев любви», — думал Швандер, счастливо их преодолевший. С другой стороны, что в ней могло приглянуться юноше, кроме будущего наследства?.. «В общем, все это ненадолго, может срок уже настал!» — думал мудрец, которому не суждено было больше встать.
Со времени ограбления и связанной с ним измены любовника Швандер знал, как неотступно угрожал Адели преступный мир — доподлинный и тот, что жил в ее стареющем сердце. Когда же она после тяжелой внутренней борьбы все-таки приняла обратно Курта, Швандер готов был держать пари, что она погибнет. Впрочем, он ее не жалел: каждый из нас должен накопить жизненный опыт; и сам Швандер проходил сейчас через единственный решающий опыт — через смерть. Некоторую жалость он еще чувствовал к Курту, к мальчишке, хотя бы уже потому, что он так молод. Швандер видел, как стареющая женщина тянет Курта за собой по наклонной плоскости. Дальше Курту предстояло скатываться все быстрее, и это могло даже кончиться… чем? Умирающий это знал, он научился предчувствовать. Когда они в соседней комнате припадали друг к другу, он мог бы им описать, какие движения они должны будут делать некогда, в свой последний час — совсем иные, о, совсем иные!
Заглядывать в будущее — это могло бы стать сладкой местью для того, кому другой уже не оставалось; но Швандер не насладится ею. «Меня больше не будет!» Эта мысль снова и снова овладевала им.
Небольшая радость выпала ему еще, когда уголовный комиссар Кирш проник в запертую для других посетителей квартиру. Должно быть, Кирш находил подозрительным тихое угасание мужа и что-то замышлял против жены и ее любовника. Больной сумел посредством разных ухищрений усилить его подозрительность. В сущности он не придавал этому большого значения. Прощальная шутка — и только.