Мария в ужасе успела сообразить: Конечно! Вот что происходило с госпожой Цан, когда я думала, что она молчит часами, потому что внутренне беседует с богом! Хороша же я! Умею распознать по человеку, когда ему суждено умереть, а пьяница так меня провела! Я однажды сама купила ей рому, потому что у нее «с чего-то засосало под ложечкой».
— Мы тоже славим бога, — заявили поочередно голландки, — за его милостивое заступничество через наше консульство и через госпожу директоршу. Но мы не пьем. Мы считаем, что лучше не пить, — повторяли они одна за другой — тупо, упрямо и со скромностью, раздражавшей Марию.
Но что тут возразишь? Она спросила наконец:
— Очевидно, госпожа директорша платила вам деньги, обязав вас следить за моим ребенком. Почему же вы дали ему кричать?
— Нет, следить мы не обязывались. Мы последили бы все-таки по доброте сердца… Да, по доброте сердца, — подтвердила вторая. — И еще потому, что ребенок своим криком не дает нам спать. Но…
Первая угадала, какое здесь разумелось «но».
— Вы сказали, фрейлейн, что вы нас побьете, а вы сильная девушка, мы не хотим, чтобы нас избили. Конечно, у вас тяжелая профессия. Когда светает, мы слышим, как вы входите в квартиру, вы не даете себе труда соблюдать тишину. Но мы вас не корим.
Они все время взаимно подтверждали свои слова.
— Нет, мы вас не корим. Мы убеждены, что ваша тяжелая профессия принуждает вас пить много вина. Но вы молоды и вино не валит вас с ног, как эту набожную женщину, напротив — вы от него становитесь еще сильней и опасней… Да, еще сильней и опасней.
— А ну, убирайтесь вон! — сказала Мария в изнеможении.
Тотчас две кургузые фигурки склонились перед ней, и обе одновременно поворотили спины.
— Стойте, — окликнула Мария. Она бросилась вперед, схватила обеих женщин за плечи, повернула их и опять со всей яростью закричала в их замкнутые лица: — Сознавайтесь, за что Викки дает вам деньги? Сознавайтесь, стервы!
— Мы просим извинения, — отозвались они терпеливо. — Госпожа директорша меньше доверяла набожной женщине, чем вы, фрейлейн. Вы нас не стали бы слушать, а она выслушала. Она давала нам деньги только из осторожности. Если из-за пристрастия этой набожной женщины к водке с вашим ребенком что-нибудь приключится, все-таки мы обе тут на месте.
Мария поглядела на них еще с минуту; они сохраняли все то же туповатое выражение лица: возразить было нечего. Она отпустила их обеих, хотя не поверила ни единому их слову. Викки платила за что-то другое. Мария знала за что! Она взяла ребенка на руки и понесла в свою комнату. Ребенок, пока шумели, заснул. Когда мать укутала его и поцеловала, он открыл глаза, широко улыбнулся и обхватил ее ручонками за шею. Мария улыбнулась в ответ, ее глаза подернулись слезами, но из каких глубин шли эти слезы, было нелегко разобраться.
«Бежать! Взять ребенка и скорей на вокзал, — как мы приехали раньше сюда! Заверну его опять в свое старое пальто!» Она этого все же не сделала. «Бежать, пока не поздно». Но было поздно.
Она поняла: «Я должна остаться, потому что они меня держат. Я должна идти с ними дальше — должна их всех погубить, — осенило ее на мгновенье. — У меня над ними власть и сила, но и у них надо мной!..»
Это длилось одно мгновение. Тотчас вслед за тем Мария встретила в зеркале высокую женщину в вечернем платье — сверкающая кожа, высветленные волосы, темно-красные губы и белизна зубов; зубы и все, как на плакате при входе в «Гарем». И сразу успокоилась. Она видела: это уже не та Мария. Она не поедет к крестьянину, завернув ребенка в старое пальто, и не бросится, совершив кражу, под поезд. Как бы не так! Минутой позже она уже спала.
Около двенадцати Мария снова сидела у Бойерлейнов в отведенной ей комнате, и горничная Лисси по собственному почину осведомляла ее о взаимоотношениях супругов. Лисси должна была сообщать адвокату все, что касалось его жены, и получала за это деньги; но она не только выполняла свой долг: ей, по ее словам, доставляло истинное удовольствие участвовать в игре. Однако она не все понимала, что здесь разыгрывалось.
— Что вы скажете, фрейлейн? Муж ревнив, но когда ничего нет, его это тоже не устраивает. По-моему, это ненормально. В январе, в феврале я постоянно рассказывала ему что-нибудь новенькое, что Нутхен-Мутхен-Путхен проделывала с шофером. То есть в конце концов не так уж много! — Лисси оттянула пальцем нижнее веко. — Ведь это и меня касается: Эдгар — мой любовник. — При этих словах она резко выставила вперед локти.
Лисси радовалась, что может выговориться вволю.