ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Уже на следующее утро Мария могла бы перебраться к себе, но врач воспротивился, ссылаясь на ее общее состояние. Оно требовало полного покоя, а раз так, можно было заодно дать зажить и легкой ране. Комната у Бойерлейнов вполне могла заменить санаторий, окно выходило во двор, где зеленели два-три дерева, не загораживая, однако, солнца. Мария попробовала было встать и выглянула в окно.
— Поостерегитесь! — закричала рослая, ширококостная сиделка и заслонила мощным плечом окно. — Во-первых, вы слишком слабы, — сказала она, — у вас расшатаны нервы. Если вы не будете благоразумны, вы попадете в соответственное заведение. А во-вторых, не забывайте о ране! Она у вас в бедре, вы можете остаться хромой. Допустимо ли это при вашей профессии? — Напомнила она Марии и о первой их встрече у подъезда — Вы уже и тогда были сильно возбуждены. Знаете, мне придется, может быть, давать показания. Так вот, вы добились того, чего хотели.
— Где мой ребенок? — не уставала спрашивать Мария. — Принесите мне ребенка, он должен быть здесь!
— Я обыскала всю квартиру и никакого ребенка не нашла. Это только ваше воображение.
— Почему не приходит Минго? — спросила она вечером, когда у нее усилился жар. — Он был здесь, но вы его спровадили. Когда-нибудь вы же должны будете меня выпустить, я тогда все расскажу. Передайте Викки: если она тотчас же не пришлет ко мне Минго, ей придется скоро повидаться с господином Киршем.
— Кто такой Кирш?
Не дожидаясь разъяснения, сиделка с озабоченным видом вышла из комнаты. Предварительно она позвонила Лисси. Та явилась и сразу выложила:
— Я не могу так быстро все вам рассказать, фрейлейн, старая карга сейчас вернется. Сюда, конечно, заходил господин Минго и хотел вас видеть. Но госпожа вцепилась в него как клещ, — сперва коктейль, потом ужин да всякие шуры-муры. Он взял и удрал.
— Ребенок! Мой ребенок! — молила Мария.
— Фрейлейн, из бездны нет ответа.
В шутливых словах прозвучало подлинное сострадание. Но дверь уже открылась, вошел Бойерлейн. Он знаком велел Лисси удалиться, потом, как всегда, показал себя свободным от социальных предрассудков и сравнительно искренним.
— Я сожалею об этом несчастном случае, хотя с точки зрения логики должен его оправдать. Вы с Викки только таким путем и могли прийти к предначертанному концу. Немного крови, — вы должны согласиться, что крови вы потеряли из-за нее совсем немного, — а в итоге, Мария, Викки вас любит!
— Мой ребенок! Ребенок! — молила Мария.
— Она готова пасть на колени у вашей постели, осыпать вас поцелуями. Но тем не менее я вынужден был отправить ребенка в приют, чтобы спасти его от нее. — Он твердо повторил — Чтобы Викки в конце концов не сбежала с вашим ребенком в Швейцарию. Скажите сами, что бы вы тогда сделали?
— В очаг?
— …где вы будете его навещать. Через неделю вас спустят с постели.
— Навещать? Я его заберу! Он мой.
— Об этом мы поговорим после.
Так как больная стала еще беспокойней, Бойерлейн решил, что его это больше не касается.
— При всей моей к вам симпатии, которая вам известна, самым близким человеком, с кем вам следует обсудить свои дела, является, естественно, ваш жених. Я правильно называю его женихом?
— Его ко мне не пустили.
— Могу заверить, что в данном случае только исполнялось предписание врача. Впрочем, он придет завтра, в десять утра. Независимо от этого я должен открыть вам, Мария… — он вдруг подсел с краю на ее кровать и наклонился к Марии, глядя ей прямо в лицо, — что у меня есть деньги за границей, и только с вами вдвоем я поехал бы туда, где мой текущий счет. Если вы со мною не поедете, я предпочту остаться здесь и сидеть в заключении — выражаясь фигурально. В действительности я неприкосновенен. Но все равно: независимый от превратностей делец, я, как человек, ставлю свою ставку целиком на тебя, Мария из Вармсдорфа!
Он мог говорить сколько угодно, Мария лежала в обмороке. Не заметил этого адвокат Бойерлейн, или даже предпочитал, чтоб его не слышали? Ему представилась возможность без свидетелей выворачивать душу наизнанку, это переходило в оргию, и Мария, лежа без сознания, все-таки участвовала в ней. Оба, и Бойерлейн и Мария, доросли, наконец, до большой и буйной жизни! Тем, чего он тщетно искал у Викки и что она старательно перед ним разыгрывала, Мария обладала от природы: ее личности суждено было полностью раскрыться в преступлении!
— Я улавливаю этот запах, дышу этим воздухом! Ты вовлекаешь меня в удушливую атмосферу убийства, и я в ней расцветаю! Викки с ее мнимыми любовниками, выстрелами мимо, похищением детей… Эта старомодная женщина еще рассчитывает, что после развода превратит меня в дойную корову! Здесь ей положена граница. Никогда она меня не погубила бы, даже при самом благоприятном стечении обстоятельств. Но ты, Мария из Вармсдорфа, ты тянешь меня вниз, совратительница, ввергаешь в хаос, и я следую за тобой! — расчувствовался синдик, надежно поместивший свои деньги.