Певицу не прерывали — удивительно! — царивший полумрак не побуждал публику безнаказанно сыпать остротами. Так владела ею Адель. Наконец отрезанная голова медленно и выразительно закрыла глаза и рот. Змеи на лбу встали вертикально над переносицей и застыли. Голова была мертва. И сразу зажглось электричество.
Стареющая женщина, любимица публики, стояла на эстраде и принимала аплодисменты, частью искренние, частью нарочито преувеличенные. Тем не менее искушенная опытом Адель знала, что ее выступление удачно; она сказала Эрни Радлауфу: «Номер сделан» — и выводила его раскланиваться снова и снова. Успех неизбежно выродился в бесчинство, но Адель разъяснила своему партнеру:
— Ничего, Эрни, сейчас они фиглярничают, а все же их пробрало до мозга костей…
Адель была внутренне уверена, что у слушателей, пока она пела, явилось понимание жизни, которое потом сразу исчезло.
Оглядывая все лица в зале, Адель встретила одно, совсем нежданное. Мария! Она сидела на табурете перед стойкой Нины, точно гостья, и слушала песню о своем ребенке. Кроме Нины, до сих пор ее узнала только Адель, да и та сомневалась. Она подошла к ней.
— Мария?
— А что вас удивляет? — ответила Мария. — Я не умерла. Скоро опять поступлю к вам. Пока что меня еще держат в санатории, в Груневальде{21}.
— Значит, налаживается? Очень рада!
— Они мне за все заплатят!
— У тебя в самом деле отобрали ребенка?
— Мне его скоро вернут. Разрешите еще коньяку?
— Ты пьешь теперь, Мария?
— Нет. И я не продала своего ребенка. И не станет он светской дамой, потому что он мальчик.
— Это так поется.
— Я хотела только послушать песенку и видеть ваш чудесный успех, госпожа Фукс. Поэтому я встала и оделась.
На ней был осенний выходной костюм, но сидел он мешковато: Мария похудела. У нее было теперь узкое лицо и тонкие, длинные ноги.
— Можешь остаться такой, — высказалась Адель, но при том переглянулась с Ниной.
Обеим не понравился ни внешний вид Марии, как ни была она сейчас красива, ни вся ее повадка и в особенности голос. Им оставалась неясна сущность перемены, слишком она смущала.
— Ты видела Курта?
— Кто такой Курт? Ах, да, наш Курт.
— Я думаю, он не прощает мне успеха и поэтому сегодня не показывается. Он хочет быть здесь единственным властителем. Но мы еще посмотрим! Где твой Минго?
— Минго? У нас дома.
— Дома, когда ты больна? Мальчик неправильно себя ведет. В этом отношении Курт все-таки рыцарь, не отходит от меня ни на шаг. Но он за это время навестил тебя хоть раз?
— Еще бы! — сказала Мария, но каким-то новым голосом — не возьмешь в толк.
Адель утратила всякую уверенность — Стрелять в тебя! Уж это, во всяком случае, не было сговорено между мной и… ею!
И она тут же завязала громкий разговор с гостями.
— В самом деле, — сказала Мария Нине. — Факт! Я вижу по людям, когда они должны умереть.
— Песенку ты прослушала, — ответила ей приятельница, — теперь поезжай-ка лучше в свой санаторий. Если другие тебя увидят…
Но буфетчицы были чрезвычайно заняты, и никто в зале не обращал внимания на Марию. «Может быть, из-за ее мешковатого осеннего костюма? — раздумывала Нина. — Надвинула шляпу на лоб и смотрит из-под полей лишь на коньяк, но дело не только в этом. Ни одна душа ее не узнает», — решила Нина и, охваченная страхом, крикнула рассыльному, чтобы тот нашел такси.
— Тебе нужно пополнеть. И потом ты слишком много думаешь. О чем ты думаешь всегда, Мария?
— Ни о чем. Я хожу как во сне. Батракам на зиму дают расчет, — такие вот вещи приходят мне на ум. Ребенка забрали в приют — из-за моей профессии. У тебя тоже отняли сына?
— Он уже взрослый, как ты знаешь. Когда он был маленький, я была замужем. Ты должна выйти замуж за Минго, Мария.
— Он говорит то же самое.
Она плавно встала с табурета и проследовала за рассыльным.
Только поздно за полночь пошли разговоры, что Мария была сегодня в ресторане. Лотта высказывала обиду, почему у Марии не нашлось ни единого доброго слова для Эрни. Нина извиняла подругу ее странным состоянием. Скоро ли она придет опять в себя?