— Теперь она на все готова, — многозначительно заметила Адель, точно ей было что-то известно.
Викки пришла навестить Марию в санаторий. На этот раз Мария лежала на кушетке, а Викки сидела на краю стула. За окном полыхал голубым светом и красно-золотой листвой последний ясный день осени.
— Придется тебе потерпеть здесь еще немного, — заметила Викки. — Что, собственно, случилось? Мы немало пережили вместе, мне не к чему особенно перед тобой извиняться, как и тебе передо мной.
— Мы понимаем друг друга, — промолвила Мария.
— Очень рада. Курт больше не приходит. — Викки роняла слово за словом. — Ты своего добилась, Мария. Я забочусь о тебе, но не из страха. Надеюсь, ты этого и не думаешь. Страха у меня нет.
— И не должно быть, Викки. Ты сделала только то, что должна была сделать.
Мария глядела на нее. «Раньше она мне представлялась сумасшедшей, а теперь нисколько! В чем же дело?» Мария искала ответа, она наморщила лоб.
Викки наклонилась вперед.
— А ты?
— Не знаю, — сказала Мария.
— Что-нибудь ты должна, наконец, сделать. Ведь ты чего-то желаешь. — Викки пыталась проникнуть взглядом сквозь этот наморщенный лоб. Она вздохнула, готовая вот-вот подняться, и быстро проговорила в сторону: — Что мне может сделаться?
Мария кивнула. Голос ее оставался бесцветным, каким бывал теперь постоянно:
— Да, я тоже думала всегда: тебе ничего не сделается, потому что такая, как ты есть, Викки, ты никогда не замечаешь, что ты причиняешь другим. Тебе все нипочем, — повторила она и тотчас добавила — Я была глупа.
— Ну что ты! — Викки дрожала, хоть и рассмеялась. — Не надо только терять мужество! Курт уже не вернется ко мне. Что же еще ты можешь мне причинить? Что-нибудь совсем скверное? Давай! Рисковать головой приятно. Я без этого не могу дышать. Что со мной будет, если ты изменишь мне, Мария!
— К чему, собственно, весь разговор? Ребенка даже ты не можешь мне вернуть.
— Да, этого я не могу. — Викки встала со стула, как будто собравшись уходить.
Вдруг она упала на колени и начала целовать Марию. Она как потерянная прижимала губы к платью и к коже Марии. Мария не двигалась. Наконец Викки встала и с силой проговорила:
— Я считала себя жестокой. Жесточе всех, и у меня кое-как шло. Но ты… теперь… ты…
Она запнулась, снова упала на колени и, откинув полу ее халата, поцеловала на обнаженном бедре рубец. Затем удалилась.
Через несколько дней после этого свидания Мария вышла из санатория и вернулась на работу в «Гарем». Никто не ожидал ее так рано. Геди и Стелла находили даже, что Мария могла бы и вовсе не возвращаться: она теперь здесь не у места. Во что она превратилась из сильной краснощекой гамбуржанки! Мария стала теперь тоньше и бледнее; она так старалась не бросаться в глаза, что получалось как-то даже слишком благородно. Но при такой осанке не к чему работать буфетчицей, и она мешает успеху других!
— Надо же! — сказала Лотта. — Ради чего только Эрни старался!
Она имела в виду его успех с «Зовом ребенка». Успех был неоспорим. Эрни мог бы теперь отказаться от места, он стал профессиональным сочинителем эстрадных песенок и даже приобрел в рассрочку автомобиль. Но в «Гареме», где Радлауф должен был выступать каждый вечер, главным аттракционом был не он, а Мария, у которой так-таки похитили ребенка. Вот что получается, когда искусство копирует действительную жизнь!
Адель снова и снова повторяла Нине:
— Теперь она мне нравится. У нее такая чистая улыбка. — Адель подразумевала под этим главным образом то глубокое равнодушие, которое встречал у Марии Курт. — Точно она и здесь и не здесь, — добавляла Адель с затаенным чувством страха.
Нина попыталась объяснить причину:
— Автомат! Вы не находите? То, что рассказывают обычно про искусственных людей, которые ни перед чем не уклоняются и топчут все под ногами… — Ей захотелось смягчить свои слова. — Это только впечатление. Я всегда любила Марию.
Адель прекрасно понимала, что это значит, если на двух ее предприятиях отразилась общая депрессия и только «Гарем» процветает. Дела идут в «Гареме» лучше, чем когда-либо, и этим она обязана Марии. Каждый вечер она одна сбывает сто манхэттенов, а почему? Она спрашивает у клиента: «Манхэттен?» (Автомат, как заметила Нина.) — «Манхэттен». И тут же принимается мешать коктейль. Гостю не по себе, он хочет прикрыть смущение развязностью, спрашивает о чем-нибудь, а Мария отвечает так, точно она в Гамбурге, а он в Нью-Йорке.
— Но при этом всегда мила. Смотришь на нее — и сердце болит, — призналась Нина; потому что она сохранила доброе сердце, хотя неоправданная популярность Марии была ей невыгодна, как и всем другим буфетчицам.