Адель покачала головой.
— Я решила изменить завещание. Сперва я думала о Радлауфе и Лотте; если они поведут дело, им не нужно будет платить аккомпаниатору. Но разве я здесь для того, чтобы дарить новое счастье людям, которым и без того везет? Мария, допустим, ты — моя наследница; что ты стала бы делать?
— Все, что захотела бы.
— Конечно, тебе я даже не запретила бы взять в сожители Курта. Но ты сама поостереглась бы.
— Кто знает!
— И о своем моряке ты не можешь думать всерьез. Мой тебе совет: продай «Гарем» и выходи замуж за Бойерлейна! Тогда ты отомстишь Викки — и я не буду больше бояться Курта.
— Потому что ты уже мертва, — уронила Мария, словно говоря о самой безразличной вещи.
Адель немного оживилась и сказала нечто неожиданное, но, может быть, она выразилась так только фигурально.
— Сперва я спою вам здесь еще одну песенку.
У нее это вырвалось само собой. Она не могла думать о своем конце. Она говорила: «смерть», «страх», «завещание», но подлинной мыслью ее было только то, что она залезает в долги и это удерживает ее на земле. Она намеренно обременяла долгами процветающий «Гарем», вместо того чтобы ликвидировать другие два предприятия, не доводя их до краха. Ее наследнику, кто бы он ни был, предстояло безнадежно барахтаться. Адель, деловая женщина, видела, что тому придется так же несладко, как и ей со своей миомой и с Куртом. Какое ни на есть, а все же утешение.
Когда она пришла домой, Курт метался в шелковом халате по всем четырем комнатам. Он был взбешен.
— Тебя-то я и жду! — крикнул он навстречу Адели и изогнулся для прыжка.
— Хорошо, что ты не пришел в «Гарем». Там была полиция. Они вышвырнули вон твоего зятя, Бойерлейна.
— Ты свое дело знаешь. — Он стал подозрительно спокоен. — К тебе захаживает полиция и Бойерлейн, а что ты сделала с Марией?
— С ней ничего не случилось. Людей все еще влечет к ней любопытство, но долго так тянуться не может. Ни кровинки в лице, и в голове заскок.
— Твоя работа! Кто похитил у нее сына? А ты еще поешь «Зов ребенка». И как поешь! Удивляюсь, что никто в тебя не выстрелит!
— Публика больше понимает в искусстве, чем ты.
— Омерзительно! — сказал он и закрыл глаза. Он стал иссера-бледен. — Ты надоела мне до тошноты! — заявил он и покосился на ее живот.
— Как ты меня ненавидишь! — Слова эти вырвались у Адели вздохом; но она была рада хоть ненависти, раз уж ее больше не любят.
Курт прочел это на ее лице и ответил угрожающе:
— Я потерял Марию!
— Так, значит, ты считал, что она твоя?
— Да, покуда у нее был мой ребенок. Ты его похитила, и вслед за тем его у нее отобрали.
— Курт! Это Викки. Во всем виновата Викки. Не смотри на меня так!
Адели стало страшно, она отступила за кровать. Пока она снимала с себя платье, он вышел. Она долго прислушивалась, но он не возвращался. Тогда она прокралась следом за ним в соседнюю комнату; он лежал на диване и спал.
Адель не находила покоя. Вместо сна пришло, наконец, какое-то смятенное оцепенение, но тотчас она в испуге очнулась. Свет горел на все рожки. Курт стоял в стороне и смотрел на нее задумчиво, он и не заметил, что она проснулась.
— Что ты хотел сделать сейчас? — спросила старая Адель и съежилась под одеялом, как девочка.
Не ответив, он вышел из комнаты.
Около полудня они в полном согласии позавтракали. Даже относительно Марии они пришли к единодушному выводу, что болезнь, вероятно, долгое время назревала в ней, пока, наконец, не прорвалась. Курт рассказал о хибарке, где протекало детство Марии, о нужде, давившей многодетную семью.
— Я родилась на свет в винограднике, — сказала Адель. — У меня ни в чем не было недостатка. Лучшее средство, чтобы дети были крепкие, это — красное вино. — И не переводя дыхания, она спросила — Мария очень меня ненавидит? Я не могу в ней разобраться. Чего она хочет?
— Всех нас потопить, и это ей удастся, — заявил Курт, снова помрачнев.
— Ради бога, Курт, не воображай разных ужасов!
Что, собственно, случилось? Прелестная Мария со временем поправится и вернется к своему милому. Адель между тем похоронят на берегу Рейна: ты должен будешь меня туда перевезти, — это значится в завещании.