Она положила руки ему на плечи и так слушала его. Наконец она объявила:
— На Минго падает не меньше подозрений, чем на тебя.
Курт перебил ее:
— Больше! Недавно он крикнул на весь ресторан, что старуху пора прикончить.
— Во всяком случае, он бежал… с Марией, и этим она себя выдала с головой! Как точно она все подвела! Но все-таки кое в чем просчиталась, иначе Минго не полез бы в темную комнату. Она учла, что ты погасишь в комнате свет. Кто-то непременно должен был там испачкаться в крови, только не ее Минго. Кто-то другой. Но кто же? Знаешь кто? — прокричала она. — Бойерлейн! Тогда мы все оказались бы замешаны и она поймала бы нас всех.
— Мы были дети, — уронил Курт. Деяния Марии вдруг поразили его сильнее, чем его собственные.
Сестра ему напомнила:
— А меня она довела до того, что мне пришлось в нее выстрелить.
— Она одна принудила меня к моему поступку. Из-за нее человек теряет рассудок.
— За мною не было вины. Нет и за тобой.
— Мы невиновны! — поклялись они друг другу, подхваченные волной страсти, смешав дыханье.
Вдруг их лица сблизились в поцелуе. Бесконечно длился этот поцелуй, они закрыли глаза, оба полные их общей судьбой. «Мы снова нашли себя! Теперь мы уже не давим друг друга и мы не две половинки. Впервые жизнь становится серьезна до конца. Мы близнецы, и мы одни на свете, скованные цепью, пойманные безысходно, на крайней черте. Но вот мы целуемся — и обретаем силу. Это — любовь. Она не смогла перейти в ненависть и остается, как была, нашей единственной любовью».
Утвердив это, брат и сестра стали деловиты и кратки.
— Будем защищаться.
— Бойерлейн не приходит. Его, видно, задержали в полиции. Он заподозрен в соучастии.
— И хорошо. Он стал бы чинить нам препятствия. Заметь себе одно, Курт: ты все отрицаешь! Как бы ни обернулось, ты отрицаешь!
— На мне не найдут крови, как на Минго.
— Я обвиняю Марию, — сказала Викки. — Она меня тогда задушила бы, не выстрели я в нее.
— То, что она учинила надо мной, называется моральным давлением или как-то в этом роде.
— Ты отрицаешь преступление. Она не смогла довести тебя до него. И тогда пришлось вмешаться ее другу Минго.
— Своими показаниями мы даже Кирша сведем с ума. Он скоро будет здесь.
— Нет, они только оцепили дом. Тебя заберут утром. Спи пока что! Тебе нужно хорошенько выспаться!
— Когда меня станут допрашивать, я буду думать о тебе. Весь процесс — слышишь, Викки? — только о тебе!
— Ты выпутаешься!
— А если нет?
— Выпутаешься!
— На каторге я тоже буду думать о тебе и по-прежнему отрицать.
— Я буду тебе помогать. Если дойдет до того, я добьюсь пересмотра дела. Жизнь длинна.
Они всё быстро забывали, и только одно оставалось для них неизменно настоящим: они сами.
А Мария, сидя рядом с Минго, который гнал машину Бойерлейна по полям со скоростью восьмидесяти километров в час, — что видела она? Лестница; кровь — сверху в сусальное золото балета капает кровь; доносится еле слышный далекий крик. Недобрый туман отделяет Марию от событий, от людей.
Она хотела прикоснуться к руке друга, проверить, тут ли он действительно. Но не шевелилась. Черное небо лежало на дорогах, светлый круг от двух фонарей бежал прямо перед нею, и ей казалось, что она погружается в эту ночь все глубже и навеки.
Она прихватила с собою свой мир. Старый школьный учитель говорит: «Мария споет одна!..» Она взаправду хотела запеть в тумане: «Наш серенький Зайка…» — но с грохотом надвинулся паровоз, у нее перехватило дыхание, «пошел на лужайку», — пел внутренний голос, — и тут в хибарку ворвалась толпа. Мария смелее запела в глубокой ночи: «Помашет немножко переднею ножкой и вертится — ах! — да на задних ногах». Она уже потеряла под ногами почву, упала, и пуля ее настигла. «Вставай! Беги! Ты украла ботинки!» Из одного ботинка смотрит ее потерянный ребенок, из другого — лицо Адели.
«Минго!» — хочет она позвать. Напрасно: он идет по лестнице, опять с его растопыренных пальцев каплет кровь. Бледное лицо Адели, прожектор, ночь вокруг. «Где мой ребенок?» На миг к ней возвратилось сознание, она услышала, как Минго сказал: «Закрой окошко, у тебя не попадает зуб на зуб!» Она вдруг почувствовала бурю, рвущуюся в автомобиль. Влажный ветер и бурю. «Минго, куда ты едешь?» Мария не выговорила вопроса. Так же быстро, как очнулась, ушла она вновь в свои внутренние бури. «Клопы! Я их раздавлю! Батракам зимой дают расчет!» Она кружится, и все вокруг завертелось, она танцует с Минго. «Клопов раздавлю я, танцуя, танцуя…» Упав перед зеркалом, она задыхается. «Приластился лис и Зайку загрыз… Зимою расчет, а злоба грызет», — все та же старая мелодия, но под музыку джаза.