Один из больных, выздоравливающий, расхрабрился и вошел в палату, прикидываясь, будто что-то ищет.
Но ему не попадалось ни одного предмета, который он мог бы взять в руки хотя бы для вида; поэтому он тихонько примостился за столиком и с вожделением, как потерянный смотрел на очаровательную девушку, которая его и не замечала. А она в страхе думала: «Как это Марго обозвала меня у моста?.. Да я и на самом деле такая… И ничего тут не поделаешь. Кто в состоянии мне помочь? Пойду к папе, он всегда со мной ласков, но что от этого изменится? Может быть, папа умрет, и тогда концерн всех нас уволит, он не потерпит скандала».
Вожделение еще не окрепшего пациента было далеко не так сильно, как страх перед жизнью, душивший Ингу. Больной почувствовал, что она совершенно недоступна, и тихонько удалился. Почти в то же время мимо двери быстро прошел Эмануэль. Инга как раз в это время думала: «Всех нас уволят», она нисколько не удивилась, увидев перед собой физическое воплощение своей судьбы. Где бы она ни находилась, эта судьба всегда была с ней.
Бежавшего по коридору Эмануэля остановила медицинская сестра, спросившая, не его ли ждут у главного инженера Бирка. Там уже сидит посетитель, довольно давно; услышав это, Эмануэль порывисто открыл дверь; господин, сидевший у кровати, обернулся и расправил плечи, как бы готовясь к обороне. Это был Шаттих.
Не кто иной, как Шаттих. Юноша не испугался и даже не удивился — на этот раз нет. И в первое мгновенье не подумал, что Шаттих всерьез ждет его. Присутствие Шаттиха — шутка или простая случайность… Но против этого говорила саркастическая усмешка главного директора; оправившись от первого испуга, он даже принял вызывающий вид. На его лице было написано: «Меня ты уж никак не ждал!»
Эмануэль с молниеносной быстротой нашел верный тон, который, с одной стороны, показал, что он не собирается это опровергать, а с другой — позволил ему остаться господином положения. Он ударил себя по ляжкам и воскликнул:
— Черт возьми!
Не сразу подладившись под этот тон, Шаттих вскочил на свои короткие ножки, очевидно собираясь разгневаться. Но, взглянув на Бирка, передумал и предпочел использовать свое несомненное превосходство.
— Если у вас, юноша, снова будет дело к господину председателю «И. Г. Хемикалиен», обращайтесь сразу ко мне. Мне гораздо легче найти с ним общий язык, чем вам.
Это подчеркнутое «гораздо», это грубое преувеличение своего могущества, своей неуязвимости поставили молодого человека в такое положение, что ему оставалось либо сразу капитулировать, либо наброситься на Шаттиха с кулаками. Тесть энергичными жестами старался отговорить его от последнего.
Он так надсаживался за спиной Шаттиха, будто никогда не получал опасных ушибов и уж во всяком случае — не вчера. Бирк безмолвно, но достаточно живо и выразительно дал понять Эмануэлю, что он осел и может убраться восвояси, а с Шаттихом он, Бирк, и сам управится.
Эмануэль не ждал, чтобы ему это повторили. Он распахнул дверь, которую только что затворил за собою, и очутился в коридоре, все так же ничему не удивляясь. Не вышло сегодня — значит надо подождать до следующего раза! Появление Шаттиха вместо ожидаемого неизвестного партнера было для него не загадкой, над которой надо ломать голову, а фактом, требующим новых решений. Каких именно — этого Эмануэль пока не знал. Он взглянул на часы: двадцать две минуты четвертого… Вдруг кто-то прошептал его имя.
Инга! Она чуть-чуть шире приоткрыла дверь, за которой стояла; Эмануэль скользнул в щель, дверь захлопнулась. Они впились глазами друг в друга, их лица вдруг стали необычайно прекрасны, они дышали величественной силой, словно в бою с налетевшим ураганом. Они оглядели, узнали, схватили друг друга в объятия. Взяли один другого без нежности: творили неотвратимое. Они не искали его. В комнате стояла кровать — кровать для безвестных больных, сменявших друг друга нескончаемой вереницей, кровать безликая и неприглядная, — они бросили на нее друг друга, они сорвали друг с друга платье, они вырвали бы один у другого все внутренности — только бы удержать неудержимое, только бы поверить в обладание.
В своем блаженстве они страдали. Им хотелось, чтобы наслаждение было еще глубже, а там — пусть все пропадет, все сгинет. Сплетаясь теснее, теснее, они вбирали в себя друг друга, и все же их руки осязали только поверхность, кожу. Их пальцы искали еще чего-то, не зная чего. Они стонали, прильнув друг к другу открытыми ртами, кричали при каждом прикосновении и закрывали рукой глаза. Это была больница, кругом стонали от боли оперированные, и в этих стонах терялись крики страсти, никого не удивляя.