Их жажда была так сильна и неутолима, что у них не оставалось времени любоваться друг другом. Инга смутно видела грудь, ей не принадлежавшую, но по каким-то непостижимым причинам созданную для нее; для нее! Он осязал прижатые к нему, ни с чем на свете не сравнимые груди, и ему смутно чудилось, что тела их ширятся. Белая кожа под мышками у возлюбленной, изгиб плеча, чуть заметные выпуклости между грудью и плечом — все это росло вместе с наслаждением, расплывалось, окрашивалось в радужные тона звездного света и было уже не плотью, а сиянием, солнцем.
Тем временем Шаттих, сидевший возле Бирка, говорил:
— Как вдумаюсь в наше экономическое положение, голова кругом идет.
Шаттих, так легко вытеснивший с поля битвы Эмануэля, сам, однако, впал в какую-то тревогу. Вид старого друга расстроил его. Убеждаться на каждом шагу, что жизнь не щадит друга, стало для него приятной привычкой. Но умереть Бирк не смел. Когда его сверстник терял мужество, рейхсканцлеру и самому становилось не по себе, его начинали одолевать мысли о возможности собственного крушения.
После бегства Эмануэля Бирк лежал молча.
— Таким, дружище, я никогда еще тебя не видел, — сказал Шаттих. — Ты меня пугаешь. Этот несчастный случай доконал тебя. Плохо, если, кроме каждодневной битвы за жизнь, нас еще постигает неожиданный удар… Вот то, чего я всегда опасался.
Он ждал, не ответит ли Бирк, но, так и не дождавшись ответа, продолжал:
— Тебе еще хорошо. Ты избавлен от забот, которые постоянно гложут меня. При нашей разрухе я могу не сегодня-завтра очутиться за бортом. Ведь я всего-навсего организатор! А если нечего будет организовывать? Ты, дружище, на худой конец будешь присматривать за рабочими, скажем — за прокладкой труб. В этом еще некоторое время будет надобность.
Он почти забыл в ту минуту, что у него были вклады в разных заграничных банках. С неподдельной тревогой следил он за взглядом Бирка. На стене, против постели, висело распятие, и больной не отрывал от него взгляда. Шаттих вздохнул.
— Это еще не все. Не надо было мне пререкаться со священником церкви святого Стефана из-за колокольного звона… За него заступился бургомистр, ведь предстоят выборы. Поп как ни в чем не бывало продолжает звонить, а я, беззащитный, вынужден слушать этот трезвон, лежа в постели. Но это еще сущая безделица. На меня науськивают городские власти, они теперь против нас, мне ставят это на вид в концерне. Я под угрозой, старый друг. Да, под угрозой! — удрученно, даже трагически говорил великий человек.
Этот монолог становился невыносимым для него самого. А ведь он любил себя слушать!
— Как ты думаешь, старина? — умоляюще спросил он.
Бирк перевел, наконец, взгляд на рейхсканцлера. На лице инженера можно было прочесть и любопытство и стыд. Это было лицо мальчика, затевавшего какую-то шалость; и в то же время как оно постарело со вчерашнего дня!
— Не надо бы этого делать, — произнес он.
— Чего не надо делать?
— Я тоже вспомнил о церкви святого Стефана. По Другому поводу и во всяком случае против моей совести. Но я думаю об этом.
Шаттих не понял этих слов и, не придавая им значения, пропустил мимо ушей.
— Теперь слушай внимательно, старый друг! — потребовал он. — Так продолжаться не может. Ты не знаешь, что тебе делать с твоим изобретением, а мне оно нужно. Ты понимаешь? Я говорю прямо, без околичностей. Оно надолго меня обеспечит — может быть, до конца дней моих. А что делает твой зять с ценностями, которые у него в руках? Это же игра в бирюльки! Предоставь твое изобретение мне целиком! Я-то уж получу за него настоящую цену. Для себя я добуду пожизненную ренту, а тебе, моему старейшему, лучшему другу, обещаю приличную компенсацию.
— Ты ничего не получишь, — совершенно спокойно произнес Бирк.
У Шаттиха затрепетали веки, и это придало ему такой вид, будто он вот-вот лишится чувств.
— Не понимаю тебя, — вырвалось у него. — Допустим, что ты меня ненавидишь. Но здесь тебе хоть что-нибудь перепадет, а в другом месте ты и гроша ломаного не увидишь.
— Дело не в этом.
— Как? Дело не в заработке? В чем тогда, хотел бы я знать!
— В том, — сказал Бирк, — как поведет себя молодежь и пойдет ли ей впрок пережитое.
— И это все?
— Не менее поучительно, Шаттих, проследить, что станется с тобой. Не думаю, чтобы ты сдался так легко.