— Сложнейшая задача, такой еще не было в моей практике. О, не само дело. Переговоры — на этом я собаку съел. Но ведь тебя-то нельзя ни на минуту терять из вида.
— Меня?
Эман сбоку бросил на него быстрый взгляд. В самом ли деле он такой уж простачок? И вернулся к теме государственной измены: мысли Эмана во время разговора шли зигзагами, да и сам он вычерчивал зигзаги по тротуару.
— Я уже как-то говорил тебе: верность родине выражается не в том, чтобы оставаться нищим. Это не есть служение родной стране. Она вменяет нам в обязанность обогащаться всеми дозволенными и недозволенными способами. Но разумеется — на собственный страх и риск.
— А! — воскликнул Эмануэль, радуясь, что снова схватил потерянную было нить. — Вот почему ты и намерен не терять меня из вида. Ты думаешь, что меня преследуют враги?
— А ты не думаешь?
— Как же! У меня даже были вполне определенные догадки на этот счет, — правда, они не подтвердились. Но врагам меня не запугать. К поездке в Берлин я уже готовлюсь: меры приняты. А враги мои пусть только попробуют подступиться. Они напорются, во-первых, на меня, а во-вторых, еще на пару знаменитых кулаков!
— Ты знал, что тебе нужно ехать в Берлин? Ты с кем-то сговорился?
От неожиданности Эман перестал следить за собой, — отсюда внезапно прорвавшиеся ноты злобного недоверия. Все это произошло внезапно. Эмануэль был предупрежден, но слишком поздно. Он уже оказался в руках у Эмана, был не в силах от него освободиться и предпочел всецело ему довериться. Он бы и Брюстунга назвал, сделай Эман малейшую попытку его расспросить. Но Эман не задал ему ни одного вопроса; при сложившихся обстоятельствах он уже боялся отпора со стороны Эмануэля. Да и к чему? Время терпит. Он внезапно попрощался; пусть юноша поразмыслит о том, далеко ли он уйдет, если его друг Эман когда-нибудь от него отступится.
И в самом деле, Эмануэль отправился домой очень озабоченный. Он даже прошел мимо подъезда. А когда добрался, наконец, до дома, то еще некоторое время ждал лифта, который, не спускаясь на первый этаж, сновал вверх и вниз.
А вызвано это было событиями, свидетельницей которых невольно стала Марго.
Она не сразу явилась к Шаттиху, а сначала поднялась на четвертый этаж — в апартаменты хозяйки. Вместо Мариетты ей открыла другая девушка; это было уже достаточно необычно, да и по лицу новой горничной не трудно было угадать, что произошло нечто из ряда вон выходящее. Марго спросила госпожу Шаттих и в то же мгновение услышала, что та громко зовет Мариетту. Раздался нервный звонок, где-то хлопнула дверь. Все это происходило неподалеку от спальни.
— Займите ее разговором, — решительно сказала девушка, впустив Марго. — Тогда я успею предупредить Мариетту. Ей надо сматывать удочки.
Марго не видела причины не исполнить этой просьбы. Но в спальне никого не было. Постучав несколько раз, она вошла в затемненный будуар, однако и здесь не застала хозяйки. Тогда Марго поспешила в столовую, но снова опоздала. Нора Шаттих только что ушла отсюда, ее силуэт мелькнул в отдалении, по ту сторону концертного зала, двух гостиных и еще какой-то комнаты, по-видимому большой столовой.
Но эта столовая помещалась уже на другой линии, и Нора скрылась за углом. Пока Марго туда добежала, хозяйки уж и след простыл, только снова где-то хлопнула дверь. Марго вышла в переднюю и снова натолкнулась на девушку.
— Она уже упорхнула вниз? — спросила та.
— Куда это вниз?
— Двумя этажами ниже помещается большой зал. Там хоть на голове ходи, ни один черт не узнает, только ревнивая старуха и может докопаться. Пропала теперь наша Мици, — шептала девушка не то в отчаянии, не то радостно.
— Мариетта? А чем же она провинилась?
— Ах! — Девушка смотрела на Марго, что-то про себя соображая. — Все это еще больше запутывается. Взгляните сами!
Она отодвинула одну из планок в стене, Марго увидела ступени.
— Старуха успеет преспокойно запереть дверь. Ведь с той стороны нет выхода. Теперь она меня со свету сживет, дескать и я занимаюсь такими делами. Уж лучше сразу уложу свои тряпки! — И ушла.
Марго сказала ей вслед:
— Я еще загляну позже. — Но это было сказано только для виду. Марго осталась. Она решила ничего не упускать из того, что здесь происходит.
Потайная лестница была покрыта мягкой ковровой дорожкой и достаточно освещена падавшим сверху светом. Внизу, в зале, как скоро выяснилось, царил полумрак; окна были завешены. Высокие окна, великолепные, как в тех замках, при осмотре которых положено обуваться в большие войлочные туфли. Три люстры, да еще лампы на стенах, вдоль которых впритык друг к другу стояли огромные диваны. Зал был двусветный, и над столом, таким длинным, что, казалось, ему и конца нет, виднелся роскошный, золоченый плафон. И ничего больше — вплоть до верхних, разреженных слоев воздуха. Не приходилось сомневаться, что это — обиталище власти, один из центров концерна, где повелитель — главный директор. Недаром над креслом председателя висел портрет Короля-солнца, Людовика Четырнадцатого.