Оба с трудом добрались до своих мест и рухнули на табуретки. Под Альваресом в довершение всего табуретка сломалась, — и эта неудача окончательно уронила его в глазах публики. Его освистали. Но ему уже было все равно. Эта мокрая от пота и крови гора мяса уже без стыда поддалась беде и стала безвольным предметом ухода и забот.
— Конченый человек, — сказал Эмануэль.
— Почему? — спросила Инга. — Взгляни на Брюстунга!
— О, Брюстунг! Этот не упустит случая, у него есть смекалка, это человек нашего времени.
— Да он еле дышит, — сказала она.
От восторженности Эмануэля ей стало не по себе. Успех захватил его с какой-то неодолимой силой. В начале состязания он не так уж страстно желал победы своему доброму знакомому. Какая ему от этого прибыль, ведь успех Бруно увлечет и Ингу. Но постепенно это становилось ему безразлично. Третий раунд наполнил его, как и многих ему подобных, радостным волнением. Ах, те восемь минут в кровати, с Ингой… в больнице… Те минуты канули в вечность, померкли, отцвели… Высшее наслаждение — бокс. Для молодежи он важнее любви! В эту минуту его захватывает бокс и только бокс, в эту минуту, да, в эту минуту. Бокс увлекает его, как и всю молодежь его времени. В больнице они были одни, а ведь в многолюдной толпе чувства становятся острее. Взгляд юноши, тянувшийся к Брюстунгу, по пути коснулся Инги… но не жадно… Не так обнимают взглядом существо, навеки тебе дорогое. Нет, в глазах Эмануэля было скорее пренебрежение.
Инга это чувствует и презрительно поводит плечами. Можно подумать, что для нее существует только Брюстунг. В порыве гнева и не желая плестись за событиями, она признает, что действовала неправильно или не все предусмотрела. Не Эмануэля надо было ей избрать, а Брюстунга. Что ж, в один прекрасный день, может быть даже скоро, она обратится к Брюстунгу… Оба — Инга и Эмануэль — уже знают, что они ошиблись. Они еще будут друг для друга желанными, но затем придет другой.
И оттого, что все уже ясно, красивая пара, достигшая всего, о чем мечталось, чужда радости. Оба думают: «Вот мы хотим сбежать в Берлин. И сбежим. Только не идти на попятную. Вместе провернем наше большое дело, слишком много денег оно сулит, да и со спортивной точки зрения — это класс! Да, я решительно за то, чтобы удрать».
И снова они взглянули друг на друга. На их лицах уже нельзя было прочесть тех мыслей, которые на время разъединили их. Он положил руку ей на колено, она сжала ее.
Четвертый, пятый и шестой раунды состояли в том, что боксеры доводили друг друга до полного изнеможения. Публика вслух считала, сколько раз падал каждый, она уже стала на все смотреть юмористически, даже несправедливые овации прекратились. Дамы уже пресытились видом крови, хотя она-то их и привлекала. Много ли им в сущности было нужно? Теперь они скучали. Да и всем стало скучно. Неизвестно, до чего бы это дошло, если бы Брюстунг, движимый непреодолимой силой, попросту не улегся рядом с Альваресом, когда тот, в который раз, упал. «Браво!» — закричал один-единственный голос — голос Эрнста Бирка. Но эта картина умиротворила всех.
Штипе считал медленно, с расстановкой. После «восьми» он умолк. Судья, как и публика, отлично понимал, что по собственной воле боксеры не поднимутся. Только эта долгая пауза и подстегнула их. Тела их, словно по уговору, одновременно дернулись; оба, шатаясь, послушно встали на ноги. Слабые аплодисменты, состязание окончено. Арбитры совещаются, объявляют по радио свое решение. Ничья.
И то хорошо. Всякий, кто бросил взгляд на противников, когда они, прихрамывая, плелись к выходу, видел, что ни ловкость, ни исполинский рост не решают дела. Один умно пользуется любой благоприятной позицией, другой бешено бьет вслепую, один борется как европеец, сознательно и изящно, другой выступает как носитель девственной силы далеких материков. Под конец и то и другое теряет смысл; оба доведены до полного истощения — вот и весь итог.