Так размечтался финансовый магнат, да и остальные тоже ушли в свои мысли. Их руководитель Шаттих говорил с пафосом, только уж очень тянул. Разглагольствуя о сосредоточении гражданских сил, он потерял способность сосредоточиваться на собственной мысли. Он непроизвольно ушел от обязательных логических построений, почувствовал себя свободным человеком и уже мчался в Берлин, то в самолете, то в автомобиле, со своей красивой секретаршей Марго Рапп. Тут он вспомнил, что Марго Рапп неподвижно сидит за его письменным столом, напротив манекена. Мелькнула мысль о жене — и даже под ложечкой засосало. Он знал со слов горничной, что Нора носится по комнатам и курит крепкие сигареты. Что у нее на уме? От страха он заговорил с искренним чувством. Аудитория снова стала прислушиваться.
Уж лучше бы его друг господин фон Лист не привозил сегодня артистов из кабаре и кино. Это была затея мецената Листа — скрасить вечер выступлениями актеров, которые бывали у него в доме. Они теперь сидят в соседней комнате, накачиваются горячительными напитками и ждут, пока в зале поднимется настроение. Без настроения не возможны ни рационализация Германии, ни восхождение Шаттиха на вершину власти. «Но как раз сегодня мне не нужны кинодивы», — думал про себя Шаттих, впадая в задушевный тон и обливаясь потом. Он не знал, как ему закончить речь.
А жена тем временем бегала по комнатам и ждала только сигнала секретарши, чтобы нанести сокрушительный удар. Берлинские гости дожидались своего часа за бокалами вина. Пленница Марго общалась с внешним миром по телефону и еще другим, особым, пока еще технически не изученным способом. В Спортпаласте, обливаясь кровью, дрались два соперника — чтобы дойти до полного истощения сил и закончить бой вничью. Инга и Эмануэль, несмотря ни на что, не чувствовали себя счастливыми. Эман, как всегда, был напорист и изворотлив. И только юный Эрнст весь отдался перипетиям борьбы. В квартире Раппов был совершен взлом, и никому не известно, кто и что за ним кроется. А юноша, без сомнения приложивший руки к этому делу, оказался влюбленным. Он любил Марго, предстояло объяснение… Да и многое еще предстояло.
От внимания Шаттиха, все еще говорившего, не ускользнуло, что позади него приотворилась тяжелая дверь, которую охранял лакей в обшитой серебряным галуном ливрее. Тот, кто открыл дверь снаружи, что-то шептал лакею — как видно, насчет заждавшихся актеров. Шаттих умолк.
В перерыве сразу же завязались сепаратные беседы, иные из которых дали неплохие деловые результаты. Все же перерыв был лишь переходом от официальной части к увеселительной. Беседуя между собой, гости часто оглядывались на священника, не уходит ли он. Номер, ожидавший в конце заседания Союз рационализации Германии, для священника не предназначался.
Шаттих и его друг фон Лист отыскали для себя спокойный уголок. Бывший рейхсканцлер поблагодарил влиятельного дельца за приезд. Тот ответил, что о кратковременном полете даже говорить не стоит. Иной раз на деловое свидание в самом Берлине приходится тратить куда больше времени.
— Завтра полетим вместе, — заявил Шаттих. — С какой стати я сижу здесь неделями, точно на привязи? В Берлине ли я, здесь ли — суть дела от этого не меняется. Тот же зал заседаний, те же несколько десятков людей, с которыми надо договориться. Рационализировать — значит преодолеть расстояние и сосредоточить все дела в одних руках. Из этого не следует, что я против верности отечеству и автономии отдельных земель.
— Дорогой друг, вы же не в парламенте и прикрывать тыл нет нужды. Если вас еще раз поставят во главе правительства…
— Если я заставлю их дать мне дорогу, — гордо поправил его Шаттих. — Неужели семьсот миллионов первого американского займа, которые я немедля передал промышленности, все еще служат препятствием для моего возвращения на пост канцлера? Ведь это было только началом! — Он поднялся на цыпочки и снова тяжело упал на пятки, что производило впечатление силы. Говоря, он постукивал по краю стола гигантским карандашом. Это был его традиционный карандаш. По слухам, у Бисмарка и Бюлова{8} были такие же.
— Превосходно, — сказал фон Лист. — Вы именно тот человек, который призван спасти Германию, вы посланы ей судьбой. Он нужен мне, говорит Германия. — Ударение у него пришлось не на слово «нужен», а на слова «он» и «мне». Получилась интонация, которую, может быть, понял бы кто-нибудь другой. Шаттих ее не понял и принял лестные слова друга за чистую монету… — Превосходно! — повторил фон Лист. — Но для вас слишком мало. Если вы будете канцлером, не быть вам рейхспрезидентом, а вы должны им стать. В президенты пройдет только тот, кто завоюет наивысшую популярность, находясь вне республиканского правительства и даже действуя наперекор ему. Вы уяснили это себе, дорогой друг?