— Вот вы и вбили ему в голову эту чушь, — бросил Эмануэль.
Ландзеген отрицал это, но чувствовалось, что он фальшивит.
— Мне только известно, что его мать сидит в сумасшедшем доме, в Бухе, и что кто-то за нее платит. А почему? Да, господа, у каждого в прошлом найдется темное пятно, а что уж говорить о главном директоре.
— Эй, вы! — начал Эман. Ему вдруг стала ясна вся картина. — У вас печальное будущее. Я могу даже позаботиться на этот счет. Я вам в глаза скажу, что вы замышляете. Вы облюбовали этого идиота…
— Паразит! — заревел Мулле.
На другом конце Сенного рынка показался полицейский.
— …и вдолбили ему, что он незаконнорожденный сын.
— Так оно, наверно, и есть! — вставил Эмануэль.
А Эман продолжал:
— Не наверно, а точно. Да еще по глупости пристегнули сюда какую-то тетку.
— В глупости мне с вами не тягаться, — сказал Ландзеген. Он побледнел. К счастью, вблизи не было фонаря, и это осталось незаметным. Полицейский уже находился на середине площади возле фонтана.
— И все это для того, чтобы Мулле мог шантажировать известного вам господина. И сорвать с него основательную сумму. Тогда вы потребовали бы свою долю. Вот какой план вы сочинили, — заключил Эман.
— Сами вы сочиняете, — сказал Ландзеген тихо и примирительно; полицейский был уже близко и мог их слышать.
Эман, не мешкая, вскочил в машину, Эмануэль занял место шофера. Полицейский безмолвно за ними наблюдал.
— Надо торопиться, а то не вернемся к началу работы, — бросил Эман.
Эти слова предназначались для ушей полицейского.
Эмануэль с Эманом и не думали так скоро возвращаться домой. Они ехали в Берлин, чтобы прибыть не позже Шаттиха, который отправлялся туда на самолете. Эман заявил, что это необходимо — иначе они не смогут расстроить замыслы Шаттиха и спасти изобретение для его творца. Эмануэль поверил, хотя уже перестал верить ему слепо.
Машина исчезла за углом, часы на церкви св. Стефана пробили три. Затем стали бить другие часы, и в отдалении и вблизи. В свете луны полицейский стоял как изваяние. Было тихо, ибо Ландзеген повел Мулле домой.
Жена уже ждала их, все трое ушли в заднюю комнату. Госпожа Ландзеген заслонила лампу раскрытым зонтиком. При таком освещении наружу не падали тени.
— Ну, вот. Засыпались. Он проболтался.
— Неправда, — уверял Мулле. — Они все выпытали у тебя.
Госпожа Ландзеген спросила:
— Почему ты кричал, что ты свою тетку… и так далее?
— Я отправился к ней наверх не затем, — объяснил Мулле. — Но она стала мне поперек дороги, вот тут это самое и случилось.
— Поперек дороги?
— Я хотел укокошить Шаттиха!
— Только посмей! — окрысился Ландзеген. — Для того ли я сделался работником умственного труда, для того ли денно и нощно ломаю себе голову…
— Над чем ты ломаешь голову, может разнюхать всякий, кому не лень, — спокойно сказала жена, — я и вышла за тебя оттого, что ты глуп.
— Знаю! — Это прозвучало как угроза. Супруги измерили взглядом друг друга.
А Мулле продолжал свое: он укокошит Шаттиха. И еще раз многословно заявил, что ради наследства готов на все. Если придется покончить с Шаттихом, он не прочь угробить еще одну особу. Кого именно, он еще не знает.
— Ручаюсь, что я буду самым молодым из тех, у кого на счету двойное убийство, — бахвалился он. — Рекорд за последние четыре месяца будет мой.
Мелани встряхнула его.
— Ну, в таком случае захвати ту бабу, у которой ты только что был в гостях. С какой стати мне сносить такую подлость! — Взбудораженная женщина забыла о присутствии мужа.
— Надо же иметь уважение к моей седой бороде! — потребовал Ландзеген. Его толстые, обрюзгшие щеки покрывала редкая растительность, вряд ли она заслуживала упоминания, но взгляд, сопровождавший эти слова, заставлял призадуматься.
Ревнивая женщина струсила и оставила молодого человека в покое.
— Чего ты? — спросила она мужа.
Он расхохотался, живот его ходуном заходил под шерстяной фуфайкой. Это был злой смех. Ландзеген оттолкнул жену от Мулле.
Она испуганно сказала:
— Если тронешь меня, я буду кричать.
— Зачем же? — сказал муж с беспощадной любезностью. — Мы только объяснимся. Этот молодчик — сын помешанной. Тебе будет приятно узнать, кошечка, что эта помешанная — твоя сестра.
Он не тронул ее, но она вскрикнула. Он зажал ей рот своей огромной ручищей.