Он подбежал. Схватил ее на руки, отнес на постель и не выпускал из своих объятий.
— Ты ее не видал?
У нее так тряслись челюсти, что она с трудом произносила слова.
— У тебя галлюцинация! Изабелла, Изабелла, не бойся, не дрожи так!
Он сам не мог совладать с охватившим его слепым ужасом.
— Это была Вана, самым настоящим образом Вана. Я узнала ее. Я чуть не дотронулась до нее. Она убежала. Поди посмотри… Может быть, она там.
— Ты бредишь.
Он щупал ей виски, желая убедиться, не горят ли они. Старался успокоить ее.
Она стонала.
— Держи меня крепче. Прижми меня.
В ней не чувствовалось уже титанической мощи, она не была уже Авророй. Она была жалким, трепетным созданием, которое прижималось к его груди, ища у него спасения и поддержки.
— Мне холодно.
Она стучала зубами, в комнате с наступлением ночи стало холоднее.
— Покрой меня. Мне холодно.
Он покрыл ее. Она прильнула к нему всем телом с такой силой, будто ее тело превратилось в кровососную банку. Время от времени стонала, как больной ребенок.
— Ай! — стонала она, так как больные места на ее теле давали себя знать, потому что теперь ее боль разошлась на множество мелких ощущений боли.
Мало-помалу из этого мучительного ощущения развивалось приятное ощущение, подобно тому как после прививки черенок сплетает свои волоконца с волоконцами дерева и один и тот же сок питает и нежит их.
— Ай! — стонала она; но это уже не было больше стоном ребенка.
Это был тревожный сигнал победоносной страсти. И кровь приливала, и жилы наполнялись, и кости крепли. Снова становилась она величественной и мощной. И еще раз попытались они из двух своих жизней создать одну смерть, которая была бы подобна жизни.
Она говорила:
— Приходит смерть.
Но она не умела повторять уже сказанные слова и сказанного, может быть, для обозначения другой тайны. И снова упали, они и снова поднялись. И ночь протекала.
И снова упали они, словно с тем, чтобы не подниматься больше. Животная дремота спустилась на их разгоряченные тела и раздавила их своей тяготой. А через щели ставень вливался день, сначала бледный, потом сверкающий. И неожиданно раздавшийся стук в дверь не мог прервать их сна, который поистине был братом черного ангела.
Чувствуя, что ее толкают, несчастная женщина проснулась и привскочила; и снова закричала от ужаса, так как ей показалось, что у ее изголовья стоит женщина с рыжими, гладко причесанными волосами, с чешуйками на лице, с глазами альбиноски, женщина в полосатом переднике, от которого исходил зловещий запах, женщина, работавшая над саваном, в котором она спала.
Это была не она, это еще была не она.
Это была женщина, прислуживавшая в помещении, которая, не слыша ответа на свой стук, решилась войти в комнату и разбудить ее.
— Синьора, синьора, пришла Кьяретта. Она говорит, что ей нужно немедленно видеть вас.
Несчастная женщина не в силах была стряхнуть с себя оцепенения сна.
— Кьяретта! — бессвязно проговорила она, падая опять на подушки. — Что ей надо?
— Проснитесь, синьора, проснитесь же! — настаивала женщина.
Паоло открыл глаза и в полумраке комнаты, в которой горела еще притушенная лампа, а в щели пробирались утренние лучи, почувствовал в воздухе таинственное веяние, сопровождающее беду. Быстро вскочил на ноги, накинул на себя платье, вышел в коридор, увидел Кьяретту, которая вся тряслась от рыданий.
— Что случилось?
— Синьорина…
— Вана?
Сначала она не в силах была говорить и только сделала ужасный жест, не оставлявший места для сомнения. Затем после нескольких настойчивых вопросов нашла в себе силы рассказать о случившемся в неясных и отрывочных речах: ужасное открытие, раскрытое окно, застывший труп… Голос опять изменил ей, так как она заметила между занавесок в дверях лицо, похожее на другое лицо. Изабелла услышала, поняла.
Тогда оказалось, что легче было бы обмывать и одевать девичий труп, что даже для этого потребовалось бы меньше усилия воли, чем для того, чтобы ухаживать за этим живым телом, еще влажным от пота, еще пенящимся от сладострастия, покрытым постыдными знаками, изнеможенным от долгой, мучительной оргии; потому что ужас потрясал ее безостановочно, как когти зверя, вонзившиеся в полумертвую жертву и стремящиеся покончить с ней без пролития крови.
А что было после: безжалостно ворвавшийся свет дневной, сверкание солнца на мостовой, приезд к дверям, полуоткрытым ради траура, восхождение по лестнице, чуть что не на коленях, появление на пороге гнусного отца и свирепой мачехи, прибежавших в расчете на добычу, затем встреча с непрошеными гостями, явившимися во имя закона, и затем отвращение и безнадежность.