— Готово? — спросил Караччи, немного бледный, выпуская из рук кусочек мастики, который он мял в своем нервном возбуждении.
Рабочие, стоя на четвереньках, раскладывали по канаве, проходившей от плавильной печи к отливной форме, горящий хворост, чтобы высушить сырую землю. Один из них держался рукой за рукоятку, открывавшую горн, и готовился вылить бронзу. Мастер встал ногами на толстую доску, перекинутую через канаву.
— Давать? — спросил рабочий, приготовляясь.
Тогда Паоло Тарзису почудился в воздухе религиозный трепет, как в ожидании чуда. Он чувствовался в самом дыхании огня и в душе его брата. Первый металлический звук отозвался в костях его грудной клетки. По канаве пронеслась яростная, сверкающая струя, прекраснее божественного метеора. То была не струя расплавленного металла, что, шипя и волнуясь, заливала пустые формы прекрасной статуи, то была красота и бессмертие вторичной жизни, увековечивавшей идеальный образ умершего брата и давшей оставшемуся в живых мгновенное очищение. Когда форма совершенно наполнилась, и закрылись извергающие уста печи, и дивный металл темнел, застывая, он почувствовал, что огневой обряд свершился внутри него и что словами обряда могли быть только слова, произнесенные товарищем: «Я тоже».
Обернулся к Якопо Караччи и увидел, что лицо его еще оставалось бледным под слоем пыли и сажи, и тут заметил, что оба они стояли на краю канала и что у него на лице были такие же следы огня.
— Когда же мою? — спросил он у скульптора.
Последний сейчас же понял, что он говорил про отливку второй статуи.
— Через две недели.
— А металл?
— Уже готов, и хороший металл. Пойдемте, покажу вам.
Художник провел его туда, где лежали в куче куски металла.
— Я не уверен, буду ли я в состоянии приехать еще раз, — сказал ему Паоло Тарзис. — Но дайте мне слово, что вы предупредите меня.
— Непременно.
— Я могу оставить вам в залог нечто такое, что для меня очень дорого. Руки, сумевшие создать такое творение, — верные руки.
В его голосе чувствовалась такая пылкость, что творец статуи, посмотрев на творца крыльев, лишний раз убедился в том, что скорбь является в исключительном смысле слова творчеством. Он почувствовал, что в нем готовится какое-то великое событие, в эту минуту гений дружбы коснулся их обоих. Он сказал просто:
— Я даю слово.
— Не смейтесь над моими суеверными мыслями. Я вам вручаю это кольцо: единственную его ценность составляет вырезанное на нем число. Когда бронза для другой статуи будет расплавлена, бросьте его в печь.
Это было простое колечко из латуни, взятое из мартингала той лошади, которая, взвившись на дыбы на острове, получила в грудь длинный нож фанатика.
— Будет сделано, — сказал последний ученик Микеланджело.
— Теперь дайте мне еще раз взглянуть на слепок статуи.
Они прошли в глубь мастерской. Им освещал дорогу посреди наваленных материалов шедший впереди с факелом черный от сажи мальчик. В душе Паоло промелькнуло воспоминание об Альдо, шедшем в этрусском подземелье, и вихрем пронеслись все ужасные события последнего времени.
— Подыми повыше факел! — сказал Якопо Караччи рабочему.
Благодаря коричневому цвету мастики статуя уже сейчас казалась отлитой из бронзы; ее ноги, приподнявшись на носках, так и готовы были отделиться от земли; два крыла ее казались большими щитами, а лицо, запрокинувшись назад с пламенным выражением, так и пожирало небо.
Они простились друг с другом, как двое людей, которых связывает таинственное обещание. Идя вдоль канала, Паоло увидел, что там оставался в застывшем виде металл, не вошедший в форму. Нагнулся, чтобы поднять попавшую на борта канала застывшую струйку металла, полагая, что она уже остыла, но обжег себе пальцы. Тогда покрытый сажей мальчик подхватил ее клещами, опустил в ведро с водой, которая зашипела, и подал ему. Она имела форму руки.
Стояла ночь, но облака местами разрывались, и виднелись звезды. Спрятавшаяся луна разливала по безлюдным улицам полусвет вроде зари. Что могла делать Изабелла? Конечно, не спала: она больше не знала сна. Он тоже не надеялся сомкнуть глаз.