Он закрыл их только под утро. Ему показалось, будто он вторично провел ночь возле товарища. Он не плакал на этот раз слезами Ваны, но присутствовал при совершении огневого обряда.
Он проснулся довольно поздно: известий по-прежнему никаких не было. Он дал шоферу распоряжение готовиться к отъезду. Вышел из гостиницы и направился на телефонную станцию. Площадь, еще влажная от дождя, блестела под апрельским солнцем и вся сливалась с прелестью своего фонтана; старый город терял свой тускло-коричневый тон и окрашивался в свежий розовый цвет. У него явилось безумное желание услышать голос, причинивший ему столько зла.
С трепетом вошел он в будку, стеганную по стенам, подобно камерам, заглушавшим крики пытаемых. Сначала в трубке послышался шум вроде шума поезда, затем он услышал голос Изабеллы.
— Изабелла, ты?
— Нет, нет, не я.
— Да ведь это ты. Я узнаю твой голос. Ты слышишь меня?
— О, вечно эти шаги!
— Какие шаги? Что ты говоришь?
— Не знаю, не знаю. У меня такая слабая голова. Голова отнимается у меня… А потом приходит эта женщина и берет меня с собой.
— Изабелла! Какая женщина?
— Та, у которой полосатый передник.
Холод прошел по его костям. Из этой черной неподвижной трубки, несмотря на расстояние, на него пахнуло дыханием безумия, и он весь похолодел.
— Изабелла, слушай меня!
— Где ты? В Мантуе? Ах, тебе бы не следовало уезжать!
— Ты разве не знаешь, что я здесь? Подожди немного. Я сейчас выезжаю.
— Ты не должен был смотреться в это зеркало. Мне страшно, мне страшно.
— Изабелла, послушай! Ты слышишь меня? Я сейчас выезжаю. Ты не хочешь меня видеть?
— Ах, как могу я тебя видеть теперь, после того, что я сделала! — Она прибавила слабым голосом, как будто говоря сама с собой: — Где я была эту ночь?
Он думал, что после того ужасного пробуждения в зеленой комнате жизнь не могла бы уже дать ему ничего более тяжелого. Но во всем своем прошлом он не мог найти ничего, что бы сравнилось по ужасу с этими минутами, когда он задыхался в тесной будке, когда издалека доносилась до него мольба о помощи и ее обрывало это новое орудие пытки, которое одновременно и сближало и отдаляло их друг от друга, которое играло в иллюзию близости и в реальность отдаленности.
— Где ты была? Ты выходила? Когда?
— Нет, нет. Я не выходила, но…
— Говори!
— Ты слышишь ее шаги?
— Изабелла, я сейчас выезжаю. Через три часа я буду с тобой. Приходи туда, к нам.
— Как я могу прийти? Ты ведь знаешь, кто я такая, ты сам сказал…
Какой-то чужой голос оборвал их разговор, и послышался оглушительный шум. Когда он вышел из будки, все на него оглянулись, такой у него был страшный вид.
Он не мог дышать. Ему казалось, что он мог бы дышать, только припавши к тем устам, иссушенным огнем безумия. Всей чуткостью сердца он прислушивался к ходу машины, в особенности на подъемах, напряженно подмечая ритм движения всех составных частей, зная, что судьба его была связана с выскочившей случайно искрой или оторвавшейся проволокой. Он находился в нескольких километрах от Ковильяно, когда заметил, что мотор перестал работать. У него самого замерло дыхание. Шофер покачал головой и нахмурил брови, догадавшись, что испортилось зажигание. Всякие попытки пустить машину в ход оказались тщетными. Они стояли посреди дороги, не будучи в состоянии двинуться с места.
В это время проезжала мимо почтовая карета, и Паоло сел в нее, чтобы доехать в Ковильяно и там попытаться найти помощь. Было почти пять часов; и его тревожное состояние отягощалось еще мрачными предчувствиями. Он вернулся назад с механиком, служившим при гостинице. Час спустя машину удалось наладить и пустить в ход. Едва проехали один километр — новая остановка: машина стояла на безлюдной дороге тяжелой безжизненной массой с видом упрямого животного, на которого не действуют никакие понукания, никакие уловки. И отчаяние взяло мужчину.
Время тянулось с крайней медленностью. День подходил к концу. Над горами стояла удивительная ясность. Все вершины казались позолоченными, и тени становились почти розовыми. Позади холма, похожего на плечо, прикрытое тонкой лиловой туникой, вставала еле заметная луна, обладавшая почти телесно-нежным видом и не испускавшая лучей, что придавало ей подобие угасшей жизни. Он вспомнил про полную августовскую луну, сиявшую под пизанским побережьем, про белую террасу, окруженную олеандрами, про танец с широкими движениями, про пантомиму с пчелой. Где была, что делала в этот час Изабелла? Может быть, пошла к их тайному приюту? И нашла его запертым!