Он собрал все свое мужество; решил выйти; приготовился ко всему. Прежде всяких других шагов следовало обратиться в квестуру на тот случай, если бы двое мужчин, являвшихся к нему, оказались действительно полицейскими, которые могли отвезти ее в приют позора. Пошел туда. Услышал тот своеобразный запах, который вместе с запахом больницы и тюрьмы принадлежит к самым безотрадным, какие только есть на земле. Какая-то таинственная деловая суета стояла во всех залах и коридорах; беспрестанно звонили звонки; за дверью слышались рыдания и умоляющие голоса. Попалась какая-то отвратительная желтоватая физиономия в кепи, заставлявшая действительно думать, что природа сделала из человеческого лица самое гнусное место в мире.
Его принял в высшей степени вежливый, почти медоточивый инспектор. Квестуре ничего не было известно. Никакого распоряжения не было сделано. Никакого доклада не поступало. Никакой дамы не привозили к ним. Между прочим, невозможно было предположить, чтобы эти две личности были действительно агентами полиции, принимая во внимание грубое поведение одной из них. Как известно, агенты, желая проникнуть в запертое помещение, применяют совершенно иные способы: не насилие, не ловкость, не силу, но дипломатию. Во всяком случае, обязательный инспектор обещал немедленно же взяться за дело в целях выяснения тайны.
Было без четверти одиннадцать. Была уже ночь. Что делать? Что думать? Ждать? Может быть, дело шло об аресте? Но кто же выполнял это? Но чьему распоряжению? С какой целью? И в уме у него все время звучали слова бедняжки, вырвавшиеся из ее вздувшихся губ, из рассеченных десен: «Шакал! Мой отец и Шакал!»
Он решил пойти на улицу Борго дельи Альбицци. Дом оказался запертым и имел неприступный вид со своим каменным фасадом; в окнах не заметно было света. Ни признака жизни не было заметно во всей этой громаде, полной безмолвия и мрака. На звонок никто не отозвался. Он продолжал настаивать, решившись на все. Наконец в окне первого этажа над входной дверью показался швейцар и пробормотал:
— Никого нет. Все в Вольтерре.
— Барыня не возвращалась?
— Никого нет.
— Но барыня сегодня была здесь.
— А теперь нет.
— Куда она пошла?
— Никого нет. Все в Вольтерре.
Окно захлопнулось. Дверь, окованная металлом, была несокрушима. Каменная громада молчала.
Он вернулся в квестуру: инспектор навел справки во всех полицейских отделениях, но бесполезно. Тогда он вернулся в дом м-с Кульмер; разбудил слугу; расспросил его еще раз, на этот раз с большей внимательностью, с большим терпением. После его ответов его начали терзать ужаснейшие сомнения.
Он снова подошел к телефону. Никто не отвечал. Ему казалось, будто он слышал, как звонит звонок во мраке пустынного дворца. Где она была? Где она была? Куда ее увезли?
Ему не пришла даже мысль лечь спать, неподвижно дожидаться наступления дня. Снова вышел; преодолевая отвращение, в третий раз вошел в здание полиции. Никаких сведений не было. Чем дальше шла ночь, тем это место становилось мрачнее. Среди тишины казалось, будто кипит горшок с чем-то гнилым.
Он устал, давно ничего не ел, но не мог успокоиться. Еще раз прошел по улице Борго дельи Альбицци, вглядывался в окна, вопрошал камни, вздрагивал от каждого звука колес или шагов. Желая терзать себя, он прошел на площадь Ацельо, про которую говорил слуга, обошел вокруг общественного сада, по которому вечером гуляют продажные женщины. Легкий ветер пролетал, шевеля верхушки деревьев, белых от луны, в тишине раздавался удар копыта о мостовую, — то ударяла ногой какая-нибудь застоявшаяся за ночь лошадь. Он пытался расспросить двух или трех извозчиков, дремавших на козлах. Но они ничего не могли ему сказать — только пахнули ему в лицо своим скверным дыханием.
Наконец, не выдержав дольше чувства тошноты и усталости, он отправился на свою настоящую квартиру, ту самую, на которую приходила Вана со своим чудовищным открытием. «Я угадала, я видела, я слышала».
Не мог заснуть. Слишком много навалилось на него всякой мерзости и грязи. Под утро вернулся на другую квартиру. Обязательный инспектор обещал прислать к нему полицейского с известиями, а также для того, чтобы снять показания с лакея м-с Кульмер. Он решился теперь претерпеть всякий стыд, как такие муки, которые хотя были неизбежны, но должны же были иметь когда-нибудь конец. «Я надеюсь встретиться со своим Кормчим лицом к лицу, когда я перейду за черту».
Явился полицейский агент: подозрительная физиономия, синеватая, противная, с покатым лбом, срезанным подбородком, беспокойно бегающими глазами. Это было человеческое воплощение угря Аристотеля, — ни мужчина, ни женщина, — рожденное от великого всемирного родителя своего Разврата.