Она встала в испуге.
— Мне осталось еще вплести ленту, — сказала Кьяретта.
— Не нужно. Оставь так. Подай мне капот. Можешь теперь идти.
— А завтра?
— Я позову.
Оставшись одна, она впала в такое страшное волнение, что зажала себе рот рукой, боясь, что начнет кричать. Не желая шуметь, она ходила босыми ногами по ковру из одного угла комнаты в другой; и тень ее росла и ширилась на стенах. Задыхаясь, остановилась на пороге соседней комнаты. И спросила себя: «Зачем я это сделала?» И от мук ее не приходило к ней ответа, приходили только еще более глухие муки. Сдерживая дыхание, сделала шаг вперед. Увидела белую кроватку и на подушке темную массу волос. Потихоньку подошла поближе, боясь разбудить сестренку своим дыханием. При слабом свете лампады увидела, что она лежит на спине.
Нагнулась, чтобы посмотреть на милое личико спящей. Вздрогнула. У Лунеллы глаза были широко раскрыты.
— Детка, ты не спишь?
— Мне не спится.
— Я тебя разбудила?
— Нет. Я уже не спала.
— С каких пор?
— Я слышала, как ты сказала Кьяретте: «Говори потише».
— Но когда ты проснулась?
— Я не просыпалась.
— Ты ни на минуту не закрывала глаз?
— Ни на минуту.
— Почему?
— Потому что я несчастна.
— О нет, нет, нет, моя крошка!
Она взяла ее на руки, прижала к своей истерзавшейся груди. Серьезный тон девочки, которая без слез произнесла эти слова взрослой женщины, уколол ее невыносимо. Теперь она чувствовала, что готова на какую угодно жертву, лишь бы сестренка улыбнулась.
— Нет, детка. Что это ты сказала такое? Почему ты несчастна?
— Потому что ты такая нехорошая.
— Нехорошая?
— О да.
— Что же я сделала такого?
— Ты не хочешь больше добра Форбичиккии.
— Ты мое самое нежное сокровище.
— А также и Мориччике.
— Как ты можешь говорить это?
— А также и Дуччио. Всем, всем…
— Как ты можешь говорить это? Что же я сделала такого?
— Никто этого не знает.
— Бог мой! Все из-за того, что я пробыла несколько дней в отсутствии. Тебе этого не хотелось?
— Ты, наверное, сделала что-нибудь скверное Ванине.
— Я?
Ей хотелось обратить в смех и в шутку этот детский гнев, прогнать его ласками и нежными словами, но сердце у нее дрожало под строгим, почти суровым взглядом этого лица, на котором таилась преждевременная грусть. В ответ на каждое обвинение она слышала внутри себя глухой шум, как будто там падали большие сгустки крови.
— Она из-за тебя плачет.
— Откуда ты это знаешь? Расскажи мне.
Охваченная тоской, она приподняла с кровати сестренку, посадила ее на подушку к самому изголовью. Что-то упало на пол.
— Тяпа упала, — закричала Лунелла, с беспокойством высунувшись из кровати.
— Вот она, вот она. С ней ничего не случилось, дорогая, — сказала Изабелла, поднимая куклу, у которой раскрылись глаза.
Девочка взяла ее, покачала немного на руках, ощупывая ее испорченную ножку; затем уложила ее рядом с собой с бесконечными предосторожностями, как будто не было на свете другого сокровища дороже этого. Это сообщило странное подобие жизни этой фигурке, сделанной из фарфора, дерева и тряпок.
— Расскажи мне. Ванина плакала?
— О да!
— Перед тобой?
— Она пряталась от меня, но я все-таки узнала. Вот и сегодня…
— Сегодня? Расскажи.
— Сегодня утром она пришла раньше, чем мисс Имоджен сделала мне ванну. Она села рядом со мной и совсем словно рассказывала мне сказку, потому что говорила: «Форбичиккия, бедная моя Форбичиккия, знаешь ли, что нас гонят прочь? Знаешь ли, что мы не можем дольше оставаться с Изой? Приходится нам уходить отсюда, взять с собой Тяпу и ножницы, и белый лист бумаги, и больше ничего, и пойти ножками, куда глаза глядят…» Она была совсем не такая, как раньше, и я не думала, что она кончит слезами. Но вдруг она меня сжала крепко-прекрепко и закричала: «Нет, не могу, не могу! Я унесу тебя с собой, я унесу тебя с собой!» И рыдала и замочила мне слезами волосы, лицо…
Горе сдавило горло маленькому созданьицу; и все ее хрупкое тельце сотрясалось; и горе бушевало в ее узенькой груди, как ураган в тростниках, как бурный поток среди ивняка. Слишком рано развившиеся силы мечты и скорби лежали в недрах этого нежного и дикого созданьица, всегда готовые прорваться наружу.
— Иза, Иза, прогони его, прогони! — закричала она, в отчаянии кидаясь на шею сестре, крепко и судорожно обхватив ее и задыхаясь, словно испугавшись неожиданного появления какого-то призрака.