Сегодня мои именины. Я не могла отказать Ипполиту приехать к нему прямо из Царского. Казалось, спокойствие желтеющих аллей еще не окончательно покинуло меня, когда я подъезжала к дому, где жил мой любовник. Ипполит ждал меня с завтраком, казался нетерпеливым и влюбленным. Я видела, как горели у него глаза, которые он опускал каждый раз, как замечал мои взгляды. Руки его слегка дрожали, наливая вино. Хотя я была уверена, что я – единственная причина этого волнения, но, так ясно выказываемое, оно было мне неприятно. Мне, может быть, нужно было просто отсидеться, чтобы после царскосельского настроения перейти к свиданию. Я сидела в шляпе перед холодным камином, спиною к окну, стараясь не глядеть, как хлопотал Ипполит.
– Кушать подано! – доложил он шутливо, руки по швам.
Но глаза держал опущенными, будто боясь, что я прочту в них слишком ясное желание. Он – красивый, Ипполит, и при случае может быть забавник. Что-то я должна вспомнить! Вот вертится… Ну, все равно, потом вспомню…
Завтракали торопливо. Пили за мое здоровье, и за его, и общее, и за нашу любовь. Взглянув случайно в окно, я увидела серое небо и мокрую крышу: идет дождь.
Одним летом мы жили верстах в пятнадцати от Пскова. Ездили в город на лодке, вот в такую же погоду, на рассвете. Промерзали всегда страшно. Вспомнила мужа, он там зябнет в окопах или в пути. Стало неприятно, но это не была жалость вследствие контраста, что вот, мол, он там зябнет и мерзнет, а я сижу в тепле и пью вино с чужим человеком. Нет, это было сложнее и проще, т. е. примитивнее. Просто Алексея Петровича я почувствовала необыкновенно родным, как Сережу, у которого все мило и ничто не стыдно. Поэтому, может быть, и не так интересно? Ох, уж эта интересность!
– Вы невеселы сегодня, Анна Петровна, или что-нибудь вас тяготит?
– Нет, нет, ничего, уверяю вас.
– Отчего же тогда вы так грустны? Можно подумать, что вы разлюбили меня.
– Зачем же это думать? Уверяю вас, что я такая же, как всегда.
Ипполит пересел и обнял меня, я не двигалась, смотря в окно.
– Вам скучно, что такая погода? Хотите, я спущу занавески, и можем тогда вообразить, что на дворе – вьюга, южная ночь, африканский полдень, что хотите.
– Нет, не надо опускать занавесок, я и так могу вообразить что угодно. Вот сообразить одной вещи я не могу: почему я здесь?
– Я что-то не понимаю. Как почему вы здесь? Отчего же вам и не быть здесь? Вы меня любите, я вас обожаю… Что за мысль у вас в голове?!
– Не то, не то… – прошептала я и встала.
– Что вас тревожит, дорогая? Объясните мне…
– Ах, Ипполит, я боюсь, что вы меня не поймете или, что еще хуже, поймете не так, как следует.
– Когда же я вас не понимал и кто может лучше понять, как не тот, кто любит без меры?
– Тут дело совсем не в вашей любви, а в вашей тонкости, что ли…
– Ну, скажите, скажите!
Он снова сел ко мне и обнял, говоря:
– Мы нервны сегодня, встали с левой ноги ради своих именин…
Он улыбался, нежась, как кошка, и щекоча усами мою шею. Тихонько отстранив его, я сказала:
– Я не могу быть с вами, Ипполит…
– Ну, какие сказки!
– Нет, это не сказки. Я говорю серьезно.
– Вы куда-нибудь торопитесь? Но как же было не устроить, чтобы сегодняшний день не был занят?
– Это не то.
– Что же?
– Я вообще не могу быть с вами.
– Вы разлюбили меня! Но, Анна Петровна, ведь этого же не может быть! Это нелепо!..
– Я говорила, что вы все поймете шиворот-навыворот.
– Но как же это прикажете понимать? Яснее ясного, что вы меня не любите больше.
– Совсем не то. Я не могу быть с вами.
– Разве это не одно и то же? И потом, что случилось? Что произошло? Ну, успокойтесь, ну, расскажите мне, в чем дело.
Он так боялся, так волновался, что мне сделалось слегка неловко. Он был очень красив, но бесконечно далек. За окном, не переставая, шел дождь. Мне делалось просто скучно. Может быть, Ипполит прав, и я разлюбила его, ведь иногда это случается очень неожиданно. Он ждал объяснений, но как объяснить то, чего сама не понимаешь?
– Но ведь вы же не могли меня разлюбить, а между тем вот уже третий вторник с тех пор, как уехал ваш муж…