<…> Да хранит Вас Господь. Желаю милости Божией и всякого благополучия. Кланяюсь всем. Ваш дядя В. Вейденгаммер»[14].
В рукописи иеромонаха Оптиной пустыни Константина «Замечательные случаи Оптиной пустыни и Предтечева скита» мы найдем запись: «14 июня 1900. Поступ<ил> в скит послушн<иком> Виктор
Алексеевич Вейденгаммер инженер-механик 56 л., скончался монах<ом> 17 апреля 1916». Ю. А. Кутырина, в одной из своих статей приводя эти данные, добавляет, что новая церковь Предтечева скита была построена под руководством Вейденгаммера. Первоначально роман и задумывался как ряд очерков об Оптиной, – написать их попросил Шмелева архиепископ Серафим, когда узнал, что Иван Сергеевич бывал в Оптиной и видел старцев. Из очерков, вероятно выполненных бы в столь же простой, скупо-документальной манере, как и другие поздние рассказы, неожиданно стал получаться большой роман: «…пишу, главу за главой (неожиданно) роман „Пути небесные“, печатаю постепенно в газете „Возрождение“. И не думал, что это роман будет: полагал – дам жизнь некую в 3–4 очерках»[15].
С жизни Вейденгаммера внимание автора постепенно переходит на Дариньку, на ее тему: «неземного», «нездешнего», которое главенствует в ее облике и душевной сути (записки об этом цитирует и Ю. А. Кутырина). С образом Дариньки связывается для Шмелева мир потусторонний, явления, чудеса, которых все больше становится в романе. Этот образ, без сомнения, новый в русской литературе. Если сюжет: мужчина ведомый любимой девушкой знаком нам еще по Тургеневу, а такие герои, как Вейденгаммер: мягкие, сомневающиеся и рассуждающие, довольно часто встречаются в русской литературе, то в Дариньке совместилось прежде несовместимое: решительность, сила – и детскость, чистота; земная «прелесть» и глубокая религиозность, стремление к небу. Разумеется, черты родства с тем или иным портретом в галерее женских литературных образов, созданных нашей литературой, она обнаруживает.
Г. Адамович сравнивает героиню с Катериной из «Грозы». «Даринька утверждает, как цель, как образец, именно то, от чего так называемые „новые женщины“ отрекались: верность, вопреки сердечному влечению, скромность, кротость, покорность судьбе. Родственна она Катерине лишь в страстном сознании долга, в волевом напряжении, в силе, скрытой под маской беспомощности»[16]. Если уж заниматься противопоставлением, то не с Катериной, а с Анной Карениной, на что многое указывает в романе: и чтение самой книги Вейденгаммером, и сходная сцена на бегах, и пара: блестящий офицер (Вронский-Вагаев), соблазняющий чужую жену, пусть у Шмелева – и невенчанную (Анну-Дарью). Понятно, что исход тут противоположный. По-толстовски описан театральный спектакль (прием «отстранения»). На этом все аналогии кончаются, потому что вообще у Шмелева с Толстым общего мало. Если этот самобытный художник с кем и родственен – то с Достоевским, что критика отмечала еще с темы униженных и оскорбленных бедных людей в «Человеке из ресторана». В «Путях небесных» из Достоевского, кажется, взят и похотливый старикашка барон, и публичный дом с маленькими девочками (невольно вызывающий в памяти бред Свидригайлова), и сама Москва – не большая цветущая деревня с сердцем – древним Кремлем, как в «Лете Господнем», а зимний, метельный город соблазнов, чьи скамьи на бульварах напоминают Петербург.