Героев Достоевского (к «Идиоту» он даже написал предисловие в последние годы жизни) и имел в виду Шмелев, создавая Дариньку. «Наша великая литература дала чудесные образцы волевых женщин, девушек русских… – куда больше и ярче, чем – волевых мужчин. Правда, многие из этих „волевых“ и чудесных сломали свою жизнь!.. Хотя бы и эта удивительная Аглая Епанчина… – куда вышло?!.. А ведь это – перл, это женщина – дитя… это – вся чистая!<…> Предчувствую, что я – не сознавая – искал того же в „Путях небесных“. Моя Даринька пока в зародыше. <…> И я чую, что будет мне трудно… если суждено работать дальше… – завершить образ Дариньки»[17].
И действительно, Даринька, эта пленительная женщина, в которую влюблены все мужчины поголовно, а прежде всего сам Иван Сергеевич, воспринимается нами как живая, волнует и трогает, пока грешит и кается в первом томе. Как только же она начинает поучать и изрекать истины, полные «неизреченного смысла» в томе втором, все это вызывает скуку, приедается и раздражает. И ничего не остается, как согласиться с И. Ильиным[18].
Почему Шмелеву не удался второй том «Путей небесных» – не потому ли, что и второй том «Мертвых душ» не смог написать Гоголь?
Возможно ли вообще изобразить «неземное» – а в Дариньке именно это Шмелев подчеркивает? Изобразить «царство Божие на земле» – ведь второй том, жизнь Дариньки с Вейденгаммером в Уютове, и представляется Шмелеву таким царством? В силах ли человека показать ИДЕАЛ, святость?! Не случайно ли жития святых лишены всякой художественности, изобразительности (как и русские иконы, строго канонические, где открыто лишь лицо и руки – в отличие от земной прелести католических мадонн)? И когда Шмелев в небольших рассказах о чудесном отказывается от художественности – его произведения строго-прекрасны. А когда во втором томе
«Путей небесных» пытается соединить тенденцию с художественностью, учительный смысл – прежним блеском и игрой красок, «показывая» нам предметы, как пишет А. Труайя, – у него ничего не получается. О святом можно рассказывать. Показывать его нельзя.
На этом споткнулся не один русский писатель, и прав видный эмигрантский богослов А. В. Карташев (его имеет в виду Ю. А. Кутырина под литерой А. В. К.), когда писал о замысле «Путей небесных»: «Становилось страшно за художника и человека. Гоголь сошел с ума, Достоевский и Толстой изнемогли!»[19] Ведь все они мечтали создать, как говорил Шмелев, «духовный роман», приходя к мысли, что есть гораздо более высокое и святое, чем искусство. И как важно, что два крупнейших русских романа – «Преступление и наказание» и «Воскресение» кончаются тем, что герои берутся за Евангелие. Но ведь на этом обрываются и «Пути небесные»! И тут мы должны согласиться с Ю. А. Кутыриной: есть действительно смысл и знак в том, что Шмелев не успел продолжить роман дальше, дописать третий том, как он хотел. После болезни и операции, после неудачных хлопот о визе в Америку, куда переехала обитель преп. Иова Почаевского и в которой было писателю отказано из-за клеветнического обвинения в коллаборационизме, Шмелев, казалось, обрел условия для продолжения работы: 24 июня 1950 г. он приехал в обитель Покрова Пресвятой Богородицы в Бюсси-ан-Огт, в 140 километрах от Парижа. В тот же день сердечный приступ оборвал его жизнь. Монахиня матушка Феодосия, присутствовавшая при кончине Ивана Сергеевича, писала: «Мистика этой смерти поразила меня – человек приехал умереть у ног Царицы Небесной под ее покровом»[20].
Е. Осьминина
Пути небесные
18
Пока издание готовилось к печати, вышла очень интересная статья А М. Любомудрова «Оптинские источники романа И. С Шмелева „Пути небесные“» («Русская литература», 1993, № 3).
19
Карташев А. В. Религиозный путь Шмелева // Памяти Ивана Сергеевича Шмелева. – Мюнхен, 1956. – С. 38.
20
Цит. по: Кутырина Ю. А. Светлая кончина И. С. Шмелева //Шмелев Ив. Свет вечный. – Париж, 1968. – С. 375.