Ваш Домбровский.
Переписка с А. В. Жигулиным
10.1.65 г.
Дорогой Варлам Тихонович!
Я давно знаю и люблю Ваши стихи. Примите от меня в знак признательности одну из худеньких моих книжек. Резали ее жестоко и редакторы, и цензура. Пробоины пришлось латать вещами не новыми и далеко не лучшими. Прочитайте, пожалуйста, второй, «северный», цикл. И в нем далеко не полная правда, и в нем попадаются декларации не совсем верные, но прошли и некоторые труднопроходимые вещи: «Кострожоги», «Бурундук» и другие.
Будьте здоровы! Всего Вам самого доброго.
Еще раз спасибо Вам за Ваши великолепные стихи, за книгу «Шелест листьев».
Ваш Анатолий Жигулин
Переписка с А. А. Рубанцевым
23/III.65
Добрый день, Варлам Тихонович!
Прежде всего представлюсь: Рубанцев Александр Александрович.
Я несказанно обрадовался, встретив Вас в 3-м номере журнала «Знамя». В справочной узнал адрес и решил написать. Я часто с болью вспоминал о Вас, а память ассоциировала с тем образом, который я унес при нашей последней встрече на Левом берегу. Он в какой-то части совпал с Вашими же словами: «Удерживал слезы на площади стоя...» Мне и Лиле Федоровне очень хотелось бы Вас повидать.
Хотя я и уверен, что это действительно Вы, Варлам Тихонович, но все же прошу это подтвердить. И тогда договоримся, если у Вас, конечно, есть желание.
Мне нужно писать так: Снегири, Моск. обл., ул. Ленина, д. 22, кв. 7.
Можно позвонить: АД-8-98-88, доб. 3-23.
Если у Вас есть телефон — сообщите.
Если Вы отзоветесь — я сообщу и Трауту — он в Жданове и пишет нам часто.
А повидать нам Вас очень хочется!
А. Рубанцев.
Москва, 25 марта 1965 г.
Дорогой Александр Александрович!
Я бесконечно был обрадован Вашим письмом. Несколько раз спрашивал при встрече с колымчанами — никто не знал ничего. Я пробыл в лагере 17 лет, и за это время встретил очень мало людей — буквально единицы — людей, которые при столкновении с действительностью, с живой жизнью нашли в себе мужество изменить то предвзятое мнение, с которым эти люди приехали на Колыму, — и не только сумели изменить мнение, но и сочли своим нравственным долгом активно действовать в соответствии с новым, более глубоким пониманием вещей. Я никогда не забуду и надеюсь еще много написать о нашем знакомстве с Вами, и о Лиле Федоровне, и о всей этой левобережной, такой своеобразной жизни. Вы и Ваше поведение — как раз тот случай, который укрепляет веру в людей. Желаю Вам и Лиле Федоровне крепкого здоровья, душевного мира и покоя. Как сын Ваш, напишите. Буду рад в любое время видеть Вас и Лилю Федоровну. Только я оглох после Колымы и говорить с Вами будет кто-нибудь другой, а лучше — письмо. Еще раз самый сердечный привет Вам и Лиле Федоровне. Отвечайте скорее.
Ваш В. Шаламов.
Переписка с Н. И. Столяровой
1965 год[292].
Дорогая Наталья Ивановна!
Рукопись эта[293], как всякое важное, значительное литературное произведение, затрагивает области мысли, ума, жизни самые разные.
Есть общий вывод (связанный и с личным знакомством, впечатлением отличной встречи с Надеждой Яковлевной), который хочется высказать раньше, чем любые суждения о рукописи. Вывод этот вот такой. В историю русской интеллигенции, русской литературы, русской общественной жизни входит новый большой человек. Суть оказалась не в том, что это вдова Мандельштама, свято хранившая, доносившая к нам заветы поэта, его затаенные думы, рассказавшая нам горькую правду о его страшной судьбе. Нет, главное не в этом и даже совсем не в этом, хотя и эти задачи выполнены, конечно. В историю нашей общественности входит не подруга Мандельштама, а строгий судья времени, женщина, совершившая и совершающая нравственный подвиг необычайной трудности. И я думаю, что не в Осипе Эмильевиче черпал автор этой рукописи нравственные силы, а в самой себе — Надежда Яковлевна поддерживала Осипа Мандельштама десятилетиями и героически с той же твердостью прожила 27 лет после смерти поэта, не изменив памяти его. Не изменив себе. Суть даже в том, что не памяти Осипа Мандельштама она бы изменила, а изменила бы самой себе, своей великой душе, закаленной и испытанной.
290
Рубанцев Александр Александрович — зав. хирургическим отделением Центральной больницы для заключенных в пос. Дебин, вольнонаемный, приехал на Колыму после демобилизации. Описан в рассказе Шаламова «Прокуратор Иудеи», Лиля Федоровна — жена А. А. Рубанцева. Траут — хирург этой больницы.
291
См. прим. 285. В 1937–1946 гг. была репрессирована. Дочь Наталии Сергеевны Климовой, члена партии эсеров-максималистов.
292
Упоминание об этом письме см. в письме В. Т. Шаламова Н. Я. Мандельштам от 29 июня 1965 г. в наст. томе.