9. Иероглиф в живописи — не нагнетание эмоций. Он — их перечисление. Остальное достигается вопреки иероглифу.
10. Согласен, что живопись — это сгущение виденного «без слов, без разъяснения, без указующего перста». (Что и пытался в наше время сделать Чуйков в «Гималаях».) На одних идеях передвижничества не построишь искусства, в эти рамки не вместишь ни Врубеля, ни Куинджи. Беспомощность соцреализма в живописи и музыке ощутимее всего.
11. Вы пишете: «сначала радость, потом въедание, потом чувство самой кисти художника». Нет, не так, нет, не так. Прежде всего это тревога, смятение, взволнованность, ведущие или к радости, или к горю (ведь есть же красота горя), или к другим, более сложным эмоциям, — спор с художником, личный опыт, поставленный против или за художественное ощущение мира.
12. Почему никто из побывавших на Дрезденской выставке не пишет, не говорит мне о Рейсдале? Почему? Это чистая поэзия живописи, лучшие стихи которой я там прочел.
13. Пикассо. Я должен Вам сознаться, что не разделяю ни преклонения, ни ненависти в отношении этого художника. Правда, в бывшей Щукинской галерее был его небольшой холст «Свидание», который хорошо запомнился. Но мудрствование над душой музыки, ей-ей, мне не по сердцу. Кстати, вот какое замечание: напрасно у нас так ругают формалистов. Ведь формалист в западном, что ли, обществе есть прежде всего неприятие окружающего мира, и неудивительно, что и Пикассо, и Матисс стали членами коммунистической партии, как это ни плохо рекомендует их логические способности.
14. А что это за «женофобство» Пикассо? Портрет Фернанды обошел весь мир.
15. Голубь мира, рисованный Пикассо, — это ведь сознательно выбранная заправилами движения церковная эмблема, с тем чтобы не оттолкнуть религиозных людей, которых еще так много, а им, организаторам, — все равно.
Вот мои скромные замечания на Ваше интереснейшее письмо. Сердечно Вас за него благодарю, жду писем. Вашей знакомой скажите, что я приеду в субботу днем, часа в три, и могу с ней повидаться. Если успеете ответить мне — напишите, только знайте, что письмо из Москвы ко мне идет три-четыре дня. Ваш В.
<1955>
Дорогой Варлам,
совершаю служебное преступление и пишу:
Иероглиф, по моему мнению, не есть окончательность или «предписание» — это форма сугубо насыщенная, понимаемая условно.
Я говорю о себе, о том, как я чувствую это, беру за символ. Это начало — возможно, будет и концом (искусства). «Традиция» — это безымянность, народность, бескорыстие у лучших творцов — ибо гениальность пробьет форму. (Рублев, Грек, Ушаков, Дионисий.) Строгость, сжатость искусства (живописи) формой и определяет его «взрывчатость».
«Мало — трудно» (всегда).
О литературе я не говорю, так как мало знаю древность.
О «Сик<стинской> Мад<онне>» я остаюсь, конечно, при своем. Сикст, Варвара и ангелочки никак не «иероглифы» — это быт земной и небесный, и ничего в них нет, только указание места действия. Хорошо, что дошла «Сикстинская» — значит, дойдет и другое.
По пунктам:
Рублев — эллинист, хоть и византиец, тем он — «индивидуалист», что любит «человека».
Цель: минимум средств — максимум впечатления — таков высокий закон.
Фреска (она скована стеной, ее формой, она монументальна, плоска, говорит цветом, композицией) — разная. Посмотрите Египет, Ассирию, Италию, Джотто (13 в.) — нашу фреску (14–15 вв.).
С Возрождения падает краткость и вступает «гуманизм» — со всеми человеческими деталями, даже обожествленными.
Леонардо — поздний ренессансист — к нему не относится древнее искусство.
Вы пишете: традиционность — как нечто, требующее преодоления — в сторону свободы цвета и т. п. Нет, это способ выражения, помощь творцу. Традиционность у нас: благоговение к теме, любовь, (иконопись) бескорыстие.
Требований лаконизма мы предъявлять не можем, ибо он требует громадного, всеобъемлющего содержания, которое давно потеряно и распылено.
Литература: Данте — он ведь не лаконичен. Прочтите его сонеты — они так завуалированы (принятая тогда форма), что форма и содержание сливаются в какое-то нежное облако, туманное, чуть светящееся. (Пер. А. Эфроса[129]. Vita nuova (новая жизнь) 36 г.)
Я говорю только о своем горячем чувстве восприятия — никому не навязывая.
Радость, да радость и только радость. (Не говорю наслаждение, хотя, может быть, это и вернее.) Это остается (может быть, таким образом изображает искусство и музыку), выше этой радости или «счастья» — я не знаю. Восстанавливает равновесие — утерянное.
129
Эфрос Абрам Маркович (1888–1954) — переводчик Данте. «Vita nuova» («Новая жизнь», 1936).