Предположим, существует в природе металлическая резная ваза для визитных карточек. Никому в мире она не нужна, и ни одному человеку в подлунной не пришла бы в голову малая мысль зайти в магазин и купить ее.
Но ее выставляют в аукционном зале; вы и тут все-таки не обращаете на нее никакого внимания, пока аукционист не провозгласил магического: «Кто больше?»
— Сто рублей! Кто больше?! — орет аукционист.
— Полтораста, — говорит ваш сосед.
Вы вдруг загораетесь («Если он хочет ее приобрести, то почему и мне ее не купить?») и бодро перебиваете:
— Сто семьдесят!
Сосед делается похожим на горящее полено, на которое плеснули керосином:
— Сто девяносто пять!!..
— И пять!!..
И пошла потеха.
И кончается потеха тем, что вы отдаете все, что имели за душой, за вещь, о которой десять минут тому назад у вас и грошовой мыслишки не было… Тащите ее домой, а в голове начинает ворошиться мысль, складывающаяся в знаменитую фразу крыловского петуха:
«Куда она? какая вещь пустая».
Вот так же и дамы. Они живут по принципам аукционного зала: если человек один, он, может быть, и не посмотрит, а если двое — тут-то в самую пору и крикнуть:
— Кто больше?!
Конечно, эта фраза произносится в самом высшем смысле, без всякой меркантильности.
Так у нас и пошло. Когда мы уселись, Голубцов (так звали этого человечишку) заявил, что он счастлив, имея такую визави, и прочее.
Я постарался покрыть его — заявлением, что хотя я и отвык от дамского общества, однако такое общество, как соседка, сократит путь по крайней мере в четыре раза.
Суетная душонка, Голубцов, сбросил с рук довольно крупного козыря, заявив, что, если у нее в Евпатории нет знакомых, он будет счастлив, если его скромная особа и т. д.
А я сразу шваркнул по всем его картам козырным тузом («Если вам негде будет остановиться, я устрою для вас комнату»).
Раздавленный Голубцов увял и осунулся, но ненадолго.
— Я вам должен сказать, Мария Николаевна («Кажется, так? Мария Николаевна? Мерси! Прехорошенькое имя!»)… Итак, я вам должен сказать, что русские курорты отталкивают меня своей неблагоустроенностью. То ли дело заграница…
— А вы были и за границей? (Огромный интерес со стороны Марии Николаевны. Сенсация.)
— Да… Я изъездил всю Европу. Исколесил, можно сказать.
Безмолвное лицо Марии Николаевны, обращенное в мою сторону, так будто бы и кричало: «Кто больше? Кто больше?!»
Я решил закопать этого наглого туристишку в землю, да еще и камнем привалить.
— А вы (ехидно спросил я) в Струцеле были?
— Ну, как же! Два раза. Только он мне, знаете ли, не особенно понравился…
— Кто?
— Струцель.
— А вы знаете, — отчеканил я. — Струцель — это вовсе не город. Это слоеный пирог с медом и орехами.
Молоток аукциониста уже повис в воздухе, чтобы ударить в мою пользу, чтобы тем же ударом заколотить этого слизняка в гроб, но… наглость его была беспримерна:
— Благодарю вас, — холодно ответил он. — Я это знал и без вас. Но вам, вероятно, неизвестно, что пирог назван по имени города. Может быть, вы будете утверждать, что и города Страсбурга нет только потому, что существует страсбургский пирог?! Да-с, Мария Николаевна… В этом Струцеле (Верхняя Силезия, 36 000 жителей) я даже имел одну замечательную встречу, о которой я вам расскажу когда-нибудь потом, когда мы будем вдвоем…
Я был распластан, распростерт во прахе, и колесница победителя проехалась по мне, как по мостовой…
— Значит, вы хорошо говорите по-немецки? — приветливо спросила Мария Николаевна.
— Ну да. Как же! Как по-русски.
«А не врешь ли ты, братику?» — подумал я и вдруг стремительно наклонился к нему:
— Ви филь ур, мейн герр?.. — А? Чего? — растерялся он.
— Это я вас по-немецки одну штуку спрашиваю. А ну-ка, ответьте: «Ви филь ур, мейн либер герр?»
Он подумал минутку, выпрямил свой стан и сказал с достоинством, которого нельзя было и подозревать в нем:
— Видите ли что, молодой человек… Хотя я действительно говорю по-немецки, как по-русски, но с тех пор, как Германия, привив России большевизм, погубила мою бедную страну… я дал обет… Да, да, милостивый государь! Я дал обет не произносить ни одного слова на этом ужасном языке…
— Так вы ответьте мне по-русски…
— Постойте, я не кончил… я дал обет не только не говорить на этом языке, но и не понимать этого языка!.. О, моя бедная страна!..
— Неужели вы так любите Россию? — сочувственно спросила растроганная Мария Николаевна, и ее нежная ручка ласково легла на его лапу…
«Кто больше?!» — вопил невидимый аукционист, а у меня нечем было покрыть: я обнищал.