— Ну, зачем так мрачно, — засмеялся я. — Кстати, скажи мне хоть теперь, чем занимаются филателисты?!
— А ты не знал?! О, гадина! Они собирают марки!
— Да что ж за смысл? Ведь теперь марки падают, что за десять долларов дают…
— Чугунная голова! Они собирают почтовые марки!
* * *Так вот оно что!
Впрочем, каюсь: если бы я даже знал об этом раньше, я все равно произнес бы ту же самую речь, не изменив ни капельки.
Зимний вечер в детской
Восемь часов вечера. В пустой детской жизнерадостно и хлопотливо трещат дрова в печке, на столе кротко горит лампа под зеленым абажуром, бросая четкий круг света на часть закапанного чернилами исцарапанного стола, на углы стопок книг и тетрадей, на раскрытый пенал, набитый всяким драгоценным дрязгом: обломками плиток туши, кисточками и свернувшимися от тепла в трубку иностранными марками…
Круглые дешевые часы на стене расплылись своим широким честным лицом в улыбку и бойко, хотя их никто не слушает, отсчитывают да отсчитывают секунды.
Вот с треском отворилась дверь, и мальчик лет десяти
— Боря Скобцов — влетел в детскую в фуражке, пальто внакидку и с кожаным ранцем за плечами…
Он подошел к своей кровати, стал к ней спиной и одним молниеносным движением сбросил все сразу: фуражку, пальто и ранец.
Это был очень трудный трюк, но шикарный: вот тебе одет человек — трах! вот тебе сразу и раздет.
Нянька, однако, была против этого «шикарного» приема.
Не успел Боря отогреть у веселой печки замерзшие руки, как снова открылась дверь и вошла сестренка — в шубке, меховой шапочке и с коньками в руках, сверкая розовыми щеками, серыми глазами, золотыми волосами.
— Каталась на коньках? — спросил Боря, пока она раздевалась.
— Да.
— Видишь, от меня ничего не скроется. Есть новости?
— Ну! Еще какие! Я на уроке истории сказала: «Македон Александровский» и потом новую загадку слышала — чудную-чудную!
— Ну, какую же? — с наружной снисходительностью спросил Боря, втайне замирая от страха и предстоящего позора: а вдруг не угадает?
— Слушай. На озере сидело сто уток. Охотник выстрелил и тридцать человек уток убил наповал. Сколько осталось живых?
— Чепуховская загадка! Семьдесят уток осталось. Маруся радостно зашлепала в ладоши.
— Ага! Вот и не угадал. Ни одной утки не осталось.
— Ну, почему?
— Потому что живые улетели.
— Это еще не доказательство, — с энергией утопающего, хватающегося за соломинку, заспорил Боря.
— Мало ли… А может, часть уток была глухая и не слышала даже и выстрела, — почем ты знаешь?
— Да разве утки глухие бывают?
— Сколько раз. Я даже ел. Вообще, это — задача с неопределенным решением. А вот я сегодня тоже слышал замечательную: шел солдат, нес в корзине сотню яиц. А дно упало. Сколько осталось в корзине?
Маруся всей своей душой чувствовала какой-то подвох, но в чем он заключался — решительно не могла найти. А ответ — такой простой и категорический — так и змеился на розовых губках.
— Ну, что ж ты? Было сто яиц в корзине. А дно упало — ну? Сколько осталось в корзине?
— Девяносто девять!!
— Дура! Раз дно упало — ни одного не осталось.
— Мама тебе сколько раз говорила, что нельзя меня ругать.
— А все-таки не угадала.
— Да и не хотела угадывать… Очень мне нужно… Моя загадка поэтичная: охотник, уточки, а у тебя какой-то солдат, какие-то яйца — фи!
— А может, твой охотник тоже солдат и твои утки несли яйца!.. Очень ты стала что-то много воображать о себе. Ну, теперь рассказывай: были по дороге приключения?
— Ах, Боречка, и какое приключение (оба, боязливо озираясь, придвинулись ближе друг к другу). Понимаешь, только что я выхожу с катка и с Николаевской сворачиваю на Кривоногую, — вдруг два господина в плащах перерезывают мне путь. Один говорит другому: «Герцог, сегодня у моей знакомой княжны крестины ее сына и соберется много аристократии. Мы должны выкрасть ребенка и отдать на воспитание леснику…» А другой демонически захохотал, сказал: «Предоставьте это мне, граф» и, выхватив шпагу, вонзил в того, первого, в графа…
— Ну… что ж ты?
— Я испугалась и убежала.
— Эх ты! Надо было подать первую помощь раненому. Он бы, может, открыл перед смертью тайну своего происхождения или клад. А со мной тоже, когда я шел от репетитора, какой случай был! Иду это я, значит, иду… Иду себе и иду.
— Ну? — нетерпеливо дернулась Маруся. — Что ты все идешь да идешь…
— Так не сразу же я перелетел. Тихо себе шел. Вдруг, на углу какой-то улицы… я уж позабыл, какой… смотрю, экипаж и три господина, роскошно одетых, тащат к экипажу даму с завязанными ртом и глазами. «Негодяи! — вдруг загремел я. — Оставьте вашу жертву!» Тут выскочили еще двое сообщников, выхватили сабли и давай меня рубить… Я потерял сознание. Добрый дровосек нашел меня, положил на тележку и доставил домой…