– Сердце! Сердце ее послушайте, доктор, – тараторила Чарушникова и тянула Туманова за рукав.
Через полчаса, сделав необходимые указания, доктор Туманов вышел из стебутовского домика.
Пигасий Иванович проснулся в одиннадцатом часу. Заметив, что на нем сапоги и пальто, он поморщился кисло, припоминая вчерашние обстоятельства.
– Матрена Савельевна! – позвал он тихо, полагая, что жена в соседней комнате.
– Ее здесь нету, – отозвался Жмуркин, – просыпаться пора…
– Испить бы, – пробормотал Хиврин стыдливо.
Он с трудом поднял голову, спустил ноги с постели и побрел в мастерскую.
Жмуркин сидел на столе, по-турецки, и шил сюртук. Очки, спустившиеся на кончик носа, придавали ему вид сосредоточенный и важный. Демьян Касьянович Жмуркин был человек серьезный: он чрезвычайно уважал науку, понимая, впрочем, ее на особый лад. Любил он все житейские дела объяснять «научно», «согласно данным естествознания».
И на этот раз он был верен себе и сказал угрюмо, поправив очки на носу и гневно посмотрев на товарища:
– Алкоголь размножает в животе микробы. От этих микробов бывает внутреннее воспаление и перерождается серое вещество мозга. В результате человеческие функции бывают неисправны. Вы, Пигасий Иванович, являетесь, так сказать, живым экспериментом в этом роде.
– А Матрена Савельевна где? – спросил Хиврин, не возражая на речь товарища.
– Мы с вами, слава Богу, не мистики, – сказал строго Жмуркин, – что незримо, значит, того и нету. Из ничего ничего не бывает. Отсутствие Матрены Савельевны научный факт.
– А где же спала Матрена Савельевна? – недоумевал Хиврин.
– Наука недостаточно точно исследовала женскую психологию, – заметил Жмуркин, не желая, по-видимому, отвечать прямо на вопрос Пигасия Ивановича, – однако есть основание думать, что особы женского пола склонны к фантастическому, подобно детям и стихотворцам. Впрочем, революционеру не следует унывать ни при каких семейных невзгодах.
Сообразив что-то и багрово покраснев, Хиврин стукнул по столу кулаком и крикнул:
– Жена мне Матрена или не жена? Откровенно говоря, Демьян, я в этом деле предчувствую подлость.
Жмуркин нахмурился и нехотя возразил:
– Нарушение наших интересов – результат классовой борьбы. Общие условия буржуазного общества оказали вредное влияние на половые отношения. Я до сих пор, кстати сказать, не пил чаю. Касательство к самовару была ежедневная функция Матрены Савельевны.
– Я ей покажу кузькину мать, когда она вернется, – процедил сквозь зубы Хиврин, влезая на стол и усаживаясь на нем по примеру Жмуркина по-турецки.
– К вам можно, товарищи? – прогремел чей-то бас в сенях.
На пороге стояла Агриппина Афанасьевна Пуговкина.
– Я сейчас была в серапионовской лавке, мыло там покупала, – сказала Пуговкина, усаживаясь на табурет и снимая шляпку, – а не зайти ли мне, думаю, к Коробанову, и зашла…
– Ну, и что ж? – спросил Хиврин, нахмурясь.
– Видела супругу вашу, – сказала Пуговкина, – они там вдвоем гнездо вьют. Идиллия!
– То есть как же это – гнездо?
– Да вы что? В самом деле не понимаете? – пробасила Пуговкина, изумляясь.
– Безмерное употребление алкоголя ослабило умственные способности Пигасия Ивановича, – заметил Жмуркин.
– Признаюсь, я этого не ожидал, – молвил угрюмо Хиврин, слезая со стола, – что ж вы мне посоветуете, Агриппина Афанасьевна?
– Посоветую не бабиться и не хныкать. Женщина, надеюсь, не раба. А насильно мил не будешь. Я идиллии не люблю, но если господину Коробанову и вашей супруге угодно влюбляться, это их частное дело. Не правда ли, товарищ Жмуркин?
– Так-то оно так, – сказал нерешительно Демьян Касьянович, – только я думаю, что и в этом деле надлежало посоветоваться с колонией.
– Ну, нет! – захохотала Пуговкина. – Если я за кого замуж пойду, у колонии разрешения не стану брать.
– Нет, как же это? – сказал Хиврин, недоумевая. – Ежели жениться на девице, это одно дело, а то ведь это иной фасон, когда мужняя жена… Нет, извините, здесь дело общественное… Я заявлю Гавриле Михайловичу… Товарищи! Обратите ваше внимание! Революционеры мы или буржуи? Я этакое дело оставить не могу, Агриппина Афанасьевна, как вам будет угодно.
– Да мне-то что! – пробасила Пуговкина сердито. – Делайте, что хотите. Я, собственно, не к вам пришла, а к Туманову. Лечиться хочу. Он хотя и романтик, а доктор великолепный. У меня ревматизм, кажется…
– Туманова дома нету, – сказал Жмуркин, взглянув на Пуговкину исподлобья, – за ним Чарушникова присылала: больна эта… Как ее? Бессонова что ли?