Все встали, зашумели, и почти все подняли руки.
– Подавляющее большинство высказалось в том смысле, что подобные действия несовместимы с достоинством революционера, – сказал Вереев внятно и громко, подчеркивая каждое слово.
– Сантиментальности! – пробасила Пуговкина, которая одна из немногих не подняла руки.
– Я полагаю, товарищи, – сказал Вереев, указывая на Хиврина, – я полагаю, что, высказав в такой общей форме наш взгляд на достоинство революционера, мы не хотели оскорбить Пигасия Ивановича… В данном случае, в его деле, есть смягчающие его вину обстоятельства… На это намекала свидетельница, да и все мы это знаем. Неправда ли? Не действовал ли наш товарищ Хиврин в состоянии аффекта? И почему он был в таком состоянии? Не найдет ли собрание необходимым рассмотреть этот вопрос?
– Да. Да. Надо рассмотреть.
– Я прошу слова, – сказал мрачно Жмуркин, вставая и роняя несколько книг.
– Внимание, господа. Слово предоставлено Жмуркину.
– Товарищи! – начал Жмуркин. – Карл Маркс учит, что товар прежде всего есть внешний предмет, вещь, которая своими свойствами удовлетворяет какую-нибудь из человеческих потребностей. В первой главе «Капитала» сказано: «Природа этих потребностей, будет ли источник их желудок или воображение, нисколько не изменяет сущности дела»… Мы, социал-демократы, великолепно понимаем, что проституция является результатом противоречий буржуазного общества, однако, пока мы живем в этом обществе, и пока оно, так сказать, самопроизвольно не уничтожилось, проституция, извините, удовлетворяет наши потребности.
– Что? Как? Ничего понять нельзя.
– Даже очень все понятно, – нахмурился Жмуркин, – я говорю с научной точки… А с этой точки проститутка все же внешний предмет…
– Чепуха какая. Вздор.
– Держитесь ближе к делу, товарищ Жмуркин, – заметил Вереев.
– Я к тому говорю, что товарищ Хиврин, очевидно, под влиянием алкоголя, почувствовал потребность…
– К черту его. Долой. Не хотим слушать, – закричали хором.
– Желает ли собрание дослушать речь Жмуркина? – спросил Вереев.
– Нет. Нет. Довольно.
– Невежество какое! – закричал Жмуркин, угрожая кому-то «Капиталом» Маркса. – Косность! Необразованность!
Он удалился из комнаты, исполненный гнева и презрения, забыв свои книги.
– Слово принадлежит Мяукину, – тщетно кричал Вереев, заглушаемый невероятным шумом и возгласами взволнованного собрания.
Долго плясал у стола Мяукин, простирая свои обезьяньи руки и гримасничая: никак не могло успокоиться собрание, возмущенное Жмуркиным.
Наконец, наступила тишина, и Мяукин заговорил:
– Господа! Фактическая, внешняя сторона события вам известна. Вы дали ей надлежащую оценку с общей принципиальной точки зрения. Позвольте осветить вам некоторые подробности и тогда, быть может, мы поймем причину всей этой нехорошей истории. Поведение Хиврина бросило тень на репутацию политических, но, господа, был ли он вменяем в ту ночь? Мы все знаем его семейную жизнь, мы знаем, что с ним случилось незадолго до этой ужасной оргии. Его, господа, покинул до того времени верный его товарищ, Матрена Савельевна…
– Позвольте! Как же это? Я протестую! – задыхаясь от волнения, закричал Коробанов и подошел к столу, как будто желая помешать Мяукину говорить.
– Не перебивайте оратора, – сказал Вереев строго.
– Не волнуйтесь пожалуйста, Игорь Александрович, – залепетал Мяукин, ничуть, впрочем, не смутившись, – я осторожно коснусь этой опасной и щекотливой темы… Я хочу только сказать, что товарищ Хиврин душевно страдал в ту роковую ночь, и мы должны быть снисходительны к нему. Это прежде всего, товарищи. Здесь очень тонкая психология, господа. Надо это понять. Я объяснюсь, господа. Мы, т. е. колония политических, являемся как бы зерном будущего общества. Мы должны по существу отличаться от обывательской среды. Не правда ли, господа? То, что характерно для буржуазной среды, в нашей колонии не должно быть терпимо. Конечно, у каждого из нас есть свои частные интересы, но мы должны приносить их в жертву солидарности. Ведь недаром же мы социалисты. Тем более должны помнить о солидарности наши интеллигентные товарищи. Рабочие, господа, по самой природе своей подготовлены к тому, чтобы сочетаться, так сказать, в единое тело, которое и составит впоследствии целостный социальный организм. Не так ли? Что же мы наблюдаем в нашем деле? Почтенный Игорь Александрович, игнорируя интересы нашего товарища Хиврина, способствовал тому, чтобы товарищ Матрена Савельевна разъединилась с товарищем Хивриным; не соединилась, а разъединилась, господа. Товарищи, отвечает ли это интересам колонии?