Он возвращался домой и медлил на пороге: там, в юрте, около огня сидит Лидия Николаевна. Туманов знал, что она подымет голову и своими святыми глазами посмотрит на него.
«Так и русская земля смотрит на меня, – думал он, изнемогая в тоске, – а я? Что я могу дать ей? И на что нужен мой стон? Ссыльные, кого он недавно судил строго, казались ему теперь чистыми, почти святыми. Он был уверен, что недостоин их».
– Они все готовы умереть. Они не боятся смерти. А я? Я боюсь и смерти, и жизни, – шептал он, предчувствуя, что скоро надо будет делать что-то решительное.
С попом Никитою и полоумным Шарудиным он по-прежнему водил знакомство. Он, такой замкнутый, не брезговал ими и даже был с ними словоохотлив. Они были ему нужны; с горечью и даже с ужасом он сознавал, что они в самом деле истиннорусские люди.
Странное жизнеупорство замечал Туманов в этих людях, потерявших образ Божий. Какими-то корнями вросли они в Россию – этот тупоумный поп и пьяница Шарудин.
Поп говорил Туманову:
– Порядок я люблю и благолепие. И толстых я люблю. Они всегда знают, что и к чему, и неторопливы. И отчего это вы, Богдан Юрьевич, недородны? Образованный вы человек, а легкий. Вот Лидия Николаевна, супруга ваша, не нашего, конечно, поля ягода, однако все же прочнее как-то, а вы, извините, вроде пуха…
А Шарудин, поводя мутными глазами, твердил что-то многозначительное.
– Отца Никиту признаю. Он положительный! Преклоняюсь перед тобою, пастырь почтенный! Главо! Честной добродетели доме! Правильно! Ура!
Туманов пил водку. Возникали перед ним в винных парах эти странные и жуткие лица таежных обывателей и как будто издевались над ним, лукаво смеясь.
И с каждым днем все загадочнее и пленительнее становилась тайга. Туманов надевал лыжи и шел к реке, переходил через лед, и там, на том берегу, ждала его траурная пустыня, белая и черная. Он подолгу стоял, как завороженный, и не мог оторвать глаз от этой страны, где каждая ель, каждый овраг, каждая поляна лесная исполнены странных чар.
Туманов бродил упрямо по глухим тропам. Он не раз находил потухшие костры, шесты с мертвыми на них гагарами, а иногда и хитро разукрашенные самострелы или кованные бляхи, в виде рыб. Он знал тогда, что был здесь шаман. Ударяя в бубен, пел здесь шаман о щербатой луне или о дивных раскосых глазах или о тойоне, победившем двенадцать племен. Туманов все это знал, и ему тоже хотелось шаманить и бить в бубен, клича мудрую гагару. Она полетит в царство абасылар, по ту сторону тайги, где земля сходится с небом. Оттуда принесет она весть и узнает тогда шаман, какая звезда поведет за собою человека и в какие луны грозит ему гибель.
А еще дальше, в глубине глубин, в глухих недрах тайги, спит прекрасная царевна. И тот, кто найдет ее и разбудит, узнает, как абасылар, добро и зло. Но зорко следит тайга за каждым шагом человека. Нет, не выдаст она своей царевны.
И не увидит ее Туманов никогда. А разве не царевна – Лидия Николаевна? Это она! Это ее держит в своем плену великая тайга!
– Нет, нет, – шептал Туманов, – это не так, это не то…
Порою казалось Туманову, что на земле только он один, а все иные это он же в разнообразных обличьях. Это он, Туманов, под личиною Вереева, председательствует; это он пишет прилежно «Опыт научного анализа экономической структуры инородческих общин Амгинско-Ленского плоскогорья на основании статистических данных»… Это он, Туманов, а вовсе не Прилуцкий, ранил себя смертельно, и его пронесли мертвого мимо Бессоновой… Да полно, она ли это? Не сам ли он глазами Бессоновой смотрел на себя – самоубийцу?
Но странно: с Лидией Николаевной никогда не смел отождествить себя упрямо бродивший в тайге Туманов. Лидия Николаевна это уже иной несравненный мир.
Однажды, возвращаясь домой после скитаний в тайге, Туманов увидел у своей юрты сани, чем-то нагруженные, и несколько человек, хлопотавших около них. Мелькала красная бороденка.
– Здравствуйте, товарищ. Не ожидали? – усмехаясь, сказал Волков. – На Алдан едем. Сутки у вас проживем…
– А кто с вами едет? – спросил нерешительно Туманов, догадываясь, что с этой экспедицией связано будет для него, Туманова, что-то ответственное и тяжелое.
– Да нас трое собственно: Крушинский, я и вот этот приятель наш, учитель бывший, Смиряев, – сказал Волков, указывая на молодого угреватого человека с якутскими скулами и косыми глазами.
– А где же Крушинский? – опять спросил Туманов.
– Да он у вас в горнице с женою. Его досюда жена провожает. Там их в юрте супруга ваша чаем угощает.